С. А. Айларова

 

ПРОБЛЕМА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ МОДЕРНИЗИРУЮЩИХ РЕФОРМ И ЭТНИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ЧАХА АХРИЕВА

 

 

Как и для русских просветителей, для северокавказской просветительской интеллигенции 60-70-х гг. XIX в. европеизм, отстаивание европейских идеалов свободы и развития является доминирующей чертой мировоззрения[1].

Для горской интеллигенции европеизация не означала неизбежного разрыва в культурно-исторической преемственности Северного Кавказа - просветители исходили из совместимости, гармонизации европейских форм жизни и сознания с сохранением национальной специфики горских культур, ставили вопрос не только о преодолении традиций как источника архаики и консерватизма, но и их соответствующей интерпретации и отборе, отвечающих задачам современности. Не механическое перенесение на горскую почву европейских институтов, норм поведения и мышления, а соединение достижений Европы с традиционным строем горской жизни, его творческое преобразование.

Россия, выступившая в годы реформ модернизатором горского быта и образа жизни, должна была исходить из культурного разнообразия кавказских народов. «От русского общества требовалось дать направление, разумный исход богатым нравственным и умственным силам горцев, направить их к деятельности среди мирной человеческой гражданственности… на нем лежал долг воспитать горские племена», - писал, выражая чаяния всех северокавказских просветителей, А. А. Гассиев[2].

Реформационная педагогика, направленная на целые народы, может выступать в двух формах: в мягкой, основанной на герменевтической традиции понимания, и жесткой, выражающей рационалистическую гордыню всеведающего объяснения. Здесь, как и в индивидуальной педагогике, возможны два исхода: облагородить сильный и самобытный характер, постепенно его, шлифуя, или подавить и сломать, добиваясь полной «пластичности» и «адаптированности».

Реализация программы «европеизации» требовала изучения этнического облика горских народов, их фольклора, этнографии, истории. Кавказская администрация в целях организации управления и экономического освоения региона всячески поощряла историко-этнографическое изучение Северного Кавказа. 60-70-е годы XIX века – время бурного расцвета российского кавказоведения. Оно сопровождалось развитием на Северном Кавказе периодической печати, организацией здесь филиалов всероссийских научных обществ. Вышли обстоятельные исследования и фундаментальные археографические публикации крупных кавказоведов А. П. Берже, П. Г. Буткова, Н. Ф. Дубровина, В. Б. Пфаффа, Д. Я. Лаврова и др. В газетах и журналах публиковались многочисленные статьи, корреспонденции, сообщения о положении различных групп населения, об экономических и культурных потребностях горцев.

Особым интересом к горской тематике, обилием ценных публикаций об историко-этнографическом и культурном прошлом народов Кавказа отличались «Сборник сведений о кавказских горцах» и «Терские ведомости», сыгравшие к тому же и важную организующую роль в пореформенном кавказоведении[3].

В предисловии к первому выпуску «Сборника…», вышедшему в 1868г., редколлегия обосновала просветительский характер издания, его подчиненность задачам развития горских народов. «Для горцев, - говорилось в предисловии, - открывается новый строй понятий и житейских отношений, для них наступила пора знакомства со светлым и широким миром европейской жизни… И если на стороне горцев лежит роковая необходимость знакомства с нами, то на нашей – нравственная обязанность проникнуть до глубины в их замкнутый круг жизни и узнать положительно, с кем и с чем имеем мы дело, для того, чтобы определить затем, как удобнее, легче и скорее помочь нашим новым согражданам выбраться из темного угла их полудикой жизни и приобщить их к свету и простору, открытых для европейской семьи народов»[4].

Такие же широкие просветительские задачи ставили и «Терские ведомости», отметившие в редакционной статье первого номера, что «местные племена, проникнутые энергией и свежестью неиспорченных натур», есть в высшей степени «восприимчивая натура, способная взрастить всякое семя, брошенное в нее искусною, заботливою рукою»[5]. Помимо официального, в газете был выделен специальный отдел, где публиковались «статьи по истории, этнографии, географии, статистике, филологии племен и народов, населяющих область». Постоянные краеведческие отделы и рубрики вели также и другие кавказские газеты, привлекая к публикациям специалистов, ученых.

В контексте реформационной традиции понимания в северокавказском просветительстве шли напряженные поиски национальной идентичности. В центре внимания просветительской историографии был исторически изменяющийся «дух народа» как он представлен в результатах его деяний, в характере его общественных порядков и институтов, в нравах и обычаях образующих его индивидов. Их интересует не судьба отдельной личности, а коллективная жизнь народа, то, что можно было бы назвать «национальной культурой». Просветители заостряют внимание на «смыслообразующих» основах национальных горских культур, на тех духовных структурах, которые в современной науке принято называть ментальными.

Исследовательская активность просветителей объяснялась важным обстоятельством. В годы реформ, в эпоху крутой ломки традиционного уклада жизни, элементы европейской культуры, европейских политических и экономических структур вливались в умы и быт горцев столь стремительно и в таких дозах, какие народы просто не могли сразу «переварить». И в этом смысле всегда имелась почва для контрреформ, попятных движений. Отсюда просветительская задача: повысить ответственность российского реформаторства на Кавказе, указав ему на некие инварианты исторической судьбы горских народов, на долговременные духовные структуры архетипического или ценностного порядка.

Преобразовательная воля иссякает, наталкиваясь на скрытые социокультурные барьеры.

Тема «корректировки» реформ в соответствии с социально-культурными традициями горских народов характерна для творчества ингушского просветителя Чаха Ахриева.

В той или иной степени этой проблемы касались все исследователи творчества этнографа и публициста[6]. Однако, сквозная тема трудов Чаха Ахриева заслуживает специального рассмотрения. Как и все просветители, он исходит из необходимости в реформационных начинаниях считаться с национальной культурой. «Само собой разумеется, что всякая попытка искоренения в народе невежества и вредных понятий должна быть предпринята сообразно с духом этого народа и его обстановкой»[7].

Тема соответствия социальных реформ «духу народа» - общепросветительская и восходит к творчеству Ш. Монтескье[8]. Французский просветитель всегда призывал законодателей с величайшей осторожностью относиться к народному характеру разных народов. Одна из глав «Духа законов» так и называлась - «Не все следует исправлять». Не случайно Ш. Монтескье резко порицал Петра I за то, что он при проведении реформ игнорировал русские народные обычаи и традиции[9].

Ч. Ахриев, знакомый с творчеством Ш. Монтескье еще со времен учебы в Нежинском лицее[10], разделяет просветительскую веру в то, что прогрессивное будущее его народа закладывается реформаторами, «руководителями народной жизни». «Если изменение общественных условий, - пишет он в «Этнографическом очерке ингушевского народа», - основано на принципе прогрессивного развития народа и вводимые реформы вполне гармонируют с народным характером, то оно с течением времени незаметно изменяет и самый характер народа - в том направлении, какое дадут ему руководители народной жизни»[11]. Культура выступает для Чаха Ахриева как инстанция, которой дано «узаконить» те или иные реформационные начинания, дать им духовную санкцию. Но с другой стороны, культура может выступать как традиция, способная тормозить новации, если они не соответствуют ее «архетипам». «Напротив того, введение условий жизни, несоответствующих народному характеру или неудовлетворяющих идее прогрессивного развития народной жизни, возбуждают в народном характере реакцию и антагонизм к нововводимым общественным порядкам», - пишет он[12].

Отрыв реформационного авангарда от основ национальных горских культур и базовых ценностей грозил риском тотальной дестабилизации. «Очевидно, что бесхитростное, башибузукское отношение к своему делу (реформаторов. - С. А.) действует в этом случае деморализующим образом на народный характер и надолго задерживает ведение между полудиким народом гражданственности»[13].

Все творчество Чаха Ахриева, включающее этнографические очерки, фольклорные публикации, публицистические заметки, – это многоаспектное исследование народного характера и духовно-национальных ценностей ингушей, существующих и проявляющихся в исторических событиях, социально-экономических отношениях, предметах духовной и материальной культуры, многообразии бытовых привычек и психических установок.

«Народный характер» у Чаха Ахриева – центральный узел, своеобразный стержень исторического процесса. В снятом виде, сжато и конспективно в нем содержится вся прошлая история его народа со всеми ее противоречиями, найденными и ненайденными решениями проблем, путями национальной жизни.

Народный характер - это и своеобразное истолкование мира, свойственное народу, основные представления о человеке, его месте в природе и обществе, его понимание природы и Бога как творца. В самой крупной работе Ч. Ахриева «Ингуши (их предания, верования и поверья)» опубликованы образцы фольклора, характеризующие народное мировоззрение, его склад, его особенности, его своеобразие (например, «Земля, человек и горы», «Море», «Туман, гром, молния, дождь, землетрясение, мороз», «Магал», «Соска-Солса», «Сказания об орхустойцах» и др.)[14]. Богатейший материал сгруппирован и обобщен таким образом, что дает целостное представление об одном из древнейших этносов Кавказа, его самобытной духовной культуре. «У него было подлинное исследовательское чутье, - писал о Чахе Ахриеве исследователь его творчества Л. Семенов. - Он подбирал материал не случайного характера. Его описания точны, выводы осторожны и основаны, большею частью, на фактических данных...»[15]

Как и все просветители, Чах Ахриев полагает, что на характер народа влияют географические, природные условия, в которых живет народ. В условиях горного Кавказа постоянная и упорная борьба с «враждебными силами природы» выработала у ингушей такие черты характера, как «самостоятельность, энергичность, мужество, суровость, самоуважение». «В физических особенностях страны нет ничего такого, что, действуя неблагоприятно на человека, помимо его воли, кладет отпечаток слабости и несовершенства»[16].

Излагая свое понимание роли географического фактора, просветитель писал: «...Климатические и вообще физические условия местности, занимаемой ингушами, весьма благоприятны для развития крепкого телом и духом племени. Почва настолько производительна, что доставляет пропитание при самом умеренном труде»[17].

Разнообразие климатических зон вызывает и различия в некоторых чертах народного характера. «Горные ингуши и ингуши равнины благодаря разности окружающих их местных условий различаются между собой некоторыми частными особенностями национального характера»[18].

Однако прежде всего в народном характере откладывается исторический опыт народа, перипетии формирования и развития этноса. Для Чаха Ахриева «народный характер» - это социальная память народа, психологическая детерминанта поведения тысяч людей, верных своему исторически сложившемуся «коду» в любых обстоятельствах. К числу «выдающихся особенностей ингушского характера» Чах Ахриев относит «демократический индивидуализм», «которым проникнуты все самобытные общественные учреждения ингуш»[19].

Просветитель затрудняется назвать те ключевые события этногенеза, которые повлияли на формирование этого стереотипа национального мышления и поведения, воспроизводящегося в каждом новом поколении. «Какие исторические и физические, в обширном смысле слова, причины способствовали выработке означенной особенности в национальном характере ингушей - определить трудно, так как прошедшая жизнь ингушского племени покрыта мраком неизвестности»[20]. Необходимо в будущем серьезное и глубокое исследование истории ингушей с привлечением данных разных источников, включая и фольклорные - «...предания эти как будто указывают на некоторые факты и события из прошлого ингушского племени; хотя они несколько отрывисты и неправдоподобны, но общим своим характером свидетельствуют о том, что причинами этих преданий служили не праздные фантазии туземных бардов, а истинные происшествия из народной, или же частной жизни»[21].

Именно эта черта народного характера ингушей - демократический индивидуализм, – представленная во всех общественных порядках и институтах, отличает этот народ «не только от соседнего с ним, осетинского, но и от многих других племен, населяющих Терскую область и часть Дагестанской, и вообще центр левого фланга Кавказа»[22].

И общественный строй, и социальная практика, и все формы экономического поведения - все это предстает как производное от «особенностей народного характера». Раз, сформировавшись, он обладает и большей исторической деятельностью и большей устойчивостью относительно изменений общественно-политической жизни.

Народу, живущему родовыми общинами, родоплеменными образованиями («демократическими республиками», по выражению Чаха Ахриева), в условиях полной экономической автаркии были свойственны традиции самоуправления и самоорганизации. «Каждый отдельный аул самостоятельно управлялся старшими членами семьи и был в полной независимости от соседних аулов; только в случае большой опасности все аулы соединялись вместе для общей защиты, под управлением всех старших членов соединившихся обществ»[23]. Хотя в ингушском обществе начала XIX в. уже прослеживались элементы социальной дифференциации, выделение «лучших», «благородных», «почетных» фамилий, класс феодалов, феодальная аристократия здесь так и не сложилась. При отсутствии начатков государственности «никакие военные доблести, никакие заслуги не могли давать лицу, отличавшемуся ими, каких-либо существенных привилегий, кроме славы молодца, поэтому между ингушским народом вовсе не было титулов, которые бы имели гражданское значение и давали официальное право влияния на соплеменников, как у многих соседних кавказских народов»[24].

Безусловно, тревожила просветителя перспектива адаптации народа со столь архаичными «демократическими» социальными традициями к государственным институтам империи. Знание о самобытной социальной культуре ингушского народа могло помочь администрации смягчить риск столкновения этноса с требованиями жизни в большом, и сословном государстве.

Надежду в просветителя вселяло его убеждение в том, что российское правительство в основу «управления покоренными народами берет глубокий политически гуманный принцип устранения насильственных мер»[25]. Да и практика российского реформаторства, по мнению Ч. Ахриева, подкрепляла эти надежды: «Ингушский народ поставлен в весьма благоприятные условия относительно своего нравственно-прогрессивного развития; так как все реформы, предпринятые для улучшения его общественной жизни, отличаются самою строгою постепенностью, в смысле применения их к народному ингушскому характеру. Результатом этого является постепенное распространение между ингушским народом цивилизации и гражданственности»[26].

Однако еще более серьезные тревоги просветителя были связаны с некоторыми сторонами народного характера ингушей, которые сам он определял резко негативно. Выделяя национально-самобытные черты народного характера, отделяя их от «азиатчины», деспотических сторон уклада жизни, Чах Ахриев в статье «О характере ингушей» писал: «Так, например, рядом с приветливостью и добросердечием, с которым ингуш встречает своего гостя, несмотря на его национальность и религию, мы видим холодную черствую апатию в его отношениях к жене и вообще к зависимым младшим членам семейства; рядом с энергиею, трудолюбием и выносливостью, выказываемыми ингушами в случаях крайней нужды, - безусловную лень и нежелание трудом улучшить свое материальное положение»[27]. Консервации этих негативных сторон общественной жизни способствовало, по его мнению, принятие ингушскими обществами ислама. «Магометанство и влияние татарщины, со времени нашествия на Кавказ монголо-татар, - вот, по нашему мнению, главнейшие причины изменения народного характера ингушей»[28].

Элементы застоя, рутины, автаркии как результат внешних влияний искажали исконные качества горского народа - «дурные привычки в характере и жизни ингушей имеют свой источник не в окружающей их природе, а в том влиянии, какое оказывали на них более сильные народы...»[29].

В буржуазной науке середины XIX в. этнографическая критика включала принцип выделения элементов, заимствованных из разных культур. Несмотря на несколько наивную постановку вопроса, ибо нельзя сказать, что одни черты свойственны данному народу как таковому, а остальные являются привеском к ним, - в определенной степени этот принцип свидетельствовал об историческом подходе к изучению народа и культуры[30].

Подытоживая свои наблюдения над национальным характером ингушей, Чах Ахриев отмечает: «...Замкнутость некоторых сторон ингушской жизни очень мало согласуется с первобытно-национальным ингушским характером, ... эта замкнутость у ингушей есть явление чисто наносное, постороннее, но не продукт развития национальной жизни»[31]. Наличие в самобытном ингушском характере таких «неискаженных» черт, как свободолюбие, гостеприимство, трудовая энергия, было гарантом грядущей «европеизации» его народа.

Противоречивое соединение в народном характере черт, «выработанных частью национальной жизнью, частью же навязанных извне», сделало ингушей народом «непостоянным и неустойчивым».

Просветитель подчеркивает активную роль народного характера, его способность отражаться «на образе мыслей и действиях целого народа», определяющее влияние на ход общественных событий.

Как народную стихию, традиционалистскую реакцию на нововведения, в основе которой «подвижность и легковерность характера ингушей», трактует он Назрановское восстание 1858 года и зикристское религиозное движение конца 50-х - начала 60-х гг. XIX в. Современные историки настаивают на национально-освободительном характере движений[32]. Однако для Чаха Ахриева - это не более как дикий и бессмысленный бунт, обрисовывающий не только особенности народного характера ингушей, но и «глубокое их невежество во всем, что только выходит за пределы узкой, патриархальной их жизни и установившихся между ними воззрений и понятий»[33]. Просветитель испытывает откровенное недоверие к массовым движениям, не контролируемым верховной властью. «Очевидно, кажется, что, без разумного и благонамеренного контроля, ингуши, с таким восприимчивым характером и при настоящем своем невежестве, не представляют достаточных ручательств в том, что увлечения, вроде только что приведенных, невозможны между ними и впредь»[34].

Для того чтобы своевременно избежать катастрофических последствий форсированных преобразований, необходима, по мысли просветителя, реалистическая политика реформ, базирующаяся на знании специфических параметров национальной культуры; тех параметров, которые указывают величину приемлемых новшеств и задают шаг новизны, не нарушающий комфортное состояние общественного сознания.

Так, например, Ч. Ахриев предостерегал от необдуманного попирания «туземных юридических обычаев». Успех судебной реформы в Ингушетии, по его мнению, зависел от «особенной системы соединять вводимые судебные реформы с такими туземными юридическими обычаями, нарушение которых может неблагоприятно подействовать на ускорение доверия туземцев к правительственным мерам»[35]. Однако народный характер - не абсолютно неизменная константа: с изменением общественно-политической обстановки после Кавказской войны, с появлением возможностей общения с русскими и соседними горскими народами он начинает изменяться. «В настоящее время... резкие и оригинальные особенности ингушского характера значительно видоизменяются с изменением общественных порядков края»[36].

Задача вхождения горских народов «в современность» понимается Чахом Ахриевым не просто как копирование или внедрение в ходе реформационных преобразований европейских форм жизни и мышления, а как творческая разработка идей развития в соответствии со спецификой национальной культуры.

 

Примечания: