Н.А.ДЗУЦЕВА

Поэзия К. Л. Хетагурова в контексте поэзии

К. Фофанова, Ф. Сологуба, К. Бальмонта.

Сравнение имён этих поэтов может показаться необоснованным из-за того, что это поэты разного направления: К. Хетагуров, как мы знаем, - революционный демократ; К. Фофанов - сторонник «чистого искусства», Ф. Сологуб и Бальмонт – поэты-символисты. Но хотя нельзя полностью уравнять позиции этих поэтов, при анализе их стихотворений можно обнаружить ряд точек соприкосновения. Что может составить значительный научный интерес, т. к. сравнительный анализ поэзии

К. Хетагурова с поэзией этих поэтов производится [МБ1] впервые: до сего времени осетинское литературоведение сравнивало поэзию Коста в основном с поэзией Пушкина, Лермонтова, Некрасова.

Все указанные поэты-современники: К. Хетагуров (1859-1906), К. Фофанов (1862-1911), Ф. Сологуб (1963 [МБ2] -1927), К. Бальмонт (1867-1942).

Что же сближало и что различало К. Хетагурова с каждым из этих поэтов?

И Хетагуров, и Фофанов, и Сологуб, и Бальмонт всю жизнь были обременены нуждой, заботами, болезнью, невзгодами. Поэтому все они ненавидели окружающий мир, мир «лжи, и прозы», угнетения, жестокости. Как и К. Хетагуров, К. Фофанов и Ф. Сологуб чутко слышали «вздохи нищеты больной» и не любили богатых и «сильных мира сего», этих «выбросков природы», как Фофанов назвал их в одном из ранних стихотворений, где девятнадцатилетний поэт сурово заявил:

Я обращаю речь к вам, выброски природы,

Бредущие впотьмах на торжище мирском:

Над вами ласково синеют небосводы-

Но помните, что в них таится божий гром.

Под вами гладь земли в блистающем уборе,

Но жертвы корчатся под вашею пятой;

В них есть и гнев в груди и зависть есть во взоре,

И вам не избежать расплаты роковой.

В расчётах мелочных вы чахните безлично,

Молчанье и грабёж - заветный ваш закон.

***** ***** *****

Награбленной казной не купите вы неба,

Слезами бедняков не смоете позор!

(«Я обращаю речь к вам, выброски природы»)

Своё отрицательное отношение к миру богатых поэт выразил не только словами «выброски природы», но и раскрытием их жизненных принципов. Композиция стихотворения построена на контрастном противопоставлении класса угнетателей и угнетённых. Первым не нужно думать о хлебе насущном, для них, бредущих «впотьмах на торжище мирском», чахнущих безлично в расчётах мелочных, «молчанье и грабёж»- «заветный закон»; над ними и «ласково синеют небосводы», под ними и «гладь земли в блистающем уборе»; вторые, - обременённые тяжёлой жизнью, корчатся под их пятой. В них «есть и гнев в Груди, и зависть есть во взоре». И Фофанов предупреждает богатых об ожидаемой каре с их стороны, что им и «не избежать расплаты роковой», т.к. они «награбленной казной не купят неба», где «таится божий гром», да и слезами бедняков не смыть им позора. И в этом же обращении к богатым Фофанов в конце стихотворения ещё раз гневно им напоминает: «Пред вами - мщения грозный час!» Как видим, поэт верит не только в народное возмездие, но и небесное.

С подобным обличением высшего света, света безнравственного, выступил в стихотворении «Владикавказ» и Хетагуров, который назвал его «толпой глупцов», превративших жизнь в забаву. Но Коста не ограничивается этой характеристикой. Его художественный прожектор высвечивает каждый уголок их внутреннего мира, а «огонь пылающей сатиры» поэта дал ему возможность метко изобразить прогнившие сердца эксплуататоров, в которых они хоронят «вражды и ненависти яд», ничтожность «в случайной злобе, как в любви», пошлость их дел, ложность мыслей. Хетагурову они безразличны, т.к. «нет капли свежей в их крови». И в конце он им пожелает: «Пусть пёстрый рой разврата, пиршеств, пресыщенья своею тешится игрой». Приведём строки из указанного стихотворения, подтверждающего это:

В сердцах гнилых пускай хоронят

Вражды и ненависти яд!

Что нам до них! Они ничтожны

В случайной злобе, как в любви, -

Дела их пошлы, мысли ложны,

Нет капли свежей в их крови...

Что нам до них? Пусть пёстрый рой

Разврата, пиршеств, пресыщенья

Своею тешится игрой!

(«Владикавказ»)

В отличие от К. Хетагурова, К. Фофанова и Ф. Сологуба, чутко улавливающих всё, что творилось в окружающей действительности, живущих в реальном мире, с его насущными проблемами, К. Бальмонт, сказавший о себе: «О да, я Избранный, я Мудрый, Посвящённый. Сын солнца,

я –поэт, сын разума, я - царь, « погружённый в идеалистический мир Ницше, глядя оттуда, обращаться к людям, призывая их идти «на зов звезды», которая зажгла его самого:

Я обещаю вам сады,

Где поселитесь вы навеки,

Где свежесть утренней звезды,

Где спят не шепчущие [МБ3] реки.

Я призываю вас в страну,

Где нет печали, ни заката,

Я посвящу вас в тишину,

Откуда к бурям нет возврата.

(«Оттуда»)

Сравнивая это стихотворение Бальмонта с приведёнными стихотворениями К. Хетагурова и К. Фофанова, можно заметить, как резко оно отличается от них не только отсутствием в ней политической тональности, но и лексическим строем. Если в стихотворениях Хетагурова и Фофанова преобладала просторечная и разговорная лексика («выброски», «чахните», «бредущие», «гнилых», «ничтожны», «пошлы», «ложны», «разврат» и т.д.), то у Бальмонта доминирует высокий стиль («свежесть утренней звезды», «не шепчущие реки», «посвящу» и др.). Всё в этом стихотворении наполнено покоем и тишиной. Бальмонт завёт людей в тот прекрасный мир, который ему мерещится

самому.

А в реальном мире, который Бальмонт называет «белой страной», он чувствует себя одиноко. Подтверждением тому являются следующие строки из стихотворения «Белая страна»:

Но ещё влачу я этой жизни бремя,

Но ещё куда-то тянется дорога.

Я один в просторах, где умолкло время,

Не с кем говорить мне, не с кем, кроме бога.

Как видим, и Бальмонту в реальном мире также одиноко, как и Хетагурову, и Фофанову, и Сологубу. И это их сближает.

Вспоминая о своей тяжёлой жизни в «белой стране», Бальмонт призывает в свидетели «отверженного», которого называет «отчаянием истерзанной души», чтобы тот подтвердил сказанное им:

Что я не спал в изнеженной тиши,

Что я не шёл к заманчивому раю.

***** ***** ***** *****

Не ангелы, а демоны со мной

Печальную дорогу совершили,

И дни мои в обители земной

Развеялись, как груда тёмной пыли.

(«Отверженный»)

Ему «беззвучен мир земной», не только потому, что он там одинок, но и потому, что поэт «услышал тайный ропот вечности», и его «душа коснулась бесконечности», и он «навек проникся тишиной». Как мы уже заметили, Бальмонт погружён в мистический мир: «перед ним виденья

сокровенные, Вкруг него безбрежность светлых снов...» А если это так, то хотя ещё недавно он считал себя «сыном земли», теперь, «разлюбив земную печаль», «разлучившись с колосьями нив», «уйдя от родимой межи за пределы правды и лжи, «вдруг заявляет о себе:

Я тревожный призрак, я стихийный гений,

В мире сновидений жить мне суждено,

Быть среди дыханья сказочных растений.

(«Снежные цветы»)

Поэтому хотя он слышит крики: «...возвратись на стон мучений... Для прозрачных сновидений... К мирным храмам... К очагу», для него «за далью небосклона гаснет звук родного звона». По этой причине поэт не может полюбить человеческого стона. Да ему и «странно видеть лицо людское», т. к. ему чудятся «взоры существ иных». С ним «ветер и всё морское, Всё то, что чуждо для дум земных» («Снежные цветы»). А поэтому ему и кажется, что он «царь над царством живых видений, Всегда свободный, всегда один...» Бальмонту мерещится «остров, где всё знакомо», где он владыка своей земли» («Снежные цветы»). Поэт, как видим, далёк от земных проблем. И живя в созданном им самим мире, дыша запахом цветов, естественно, недоумённо спрашивает: «Полно, разве есть страданье? Разве есть печали? («Глушь»)

К. Бальмонт мечтает найти страну Обетованную, но «океан туманный», желая вернуть его в реальный мир, напомнит ему о несбыточности его грёз. Океан, являясь для Бальмонта одушевлённым существом, настаивает на этом. О чём говорит дважды употреблённый глагол повелительного наклонения «забудь»:

Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.

Ты вверился мечте обманчивой и странной.

Скитайся дни, года, десятки, сотни лет-

Ты не найдёшь нигде Страны Обетованной.

(«Океан»)

И тогда, в отчаянии, он обращается к богу:

Господь, господь, внемли, я плачу, я тоскую,

Тебе молюсь в вечерней мгле.

Зачем ты даровал мне душу неземную и приковал

меня к земле?

(«Зачем?»)

И он, поэт с «неземной душой», пророчески предсказывает, что «придут... дни, полные скитаний, Дни, полные тоски, сомнений и борьбы, Когда заноет грудь под тяжестью страданий, Когда познаю гнёт властительной судьбы». И заранее зная, что жизнь его «во всём обманет и поведёт... путём тернистых бед», несмотря на это, готов к тому, чтоб смягчить хоть чью-то боль. Дважды повторённое слово «хочу» говорит о том, что его желание искренне:

Хочу я усладить хоть чьё-нибудь страданье,

Хочу я отереть хотя одну слезу.

(«Уходит светлый мой»)

Это сближает его с Коста Хетагуровым, который «народным горем удручённый и [МБ4] внемля её стонам, тоже готов принять чужую причину в песни свои»:

Светится сердце людское в тумане

Издалека.

Много порою бывает желаний

У бедняка.

***** ***** *****

Если б я принял чужую кручину

В песни свои,

Если б увидел я счастья вершину

Только в любви!

(«О, если бы!»)

И Бальмонт, и Хетагуров мечтали о лучшей жизни для народа, а также о том, чтобы «для грядущих столетий покорно и честно служить Борьбой, и трудом, и тоскою, - тоскою о том, чего нет» («Бальмонт нить Ариадны»), Коста, как мы знаем, хотел родному народу оплатить долг и не хотел жить жизнью сытых, т.к. в ней счастья народного нет» («Друзьям-приятелям»)

Но, несмотря на многие сходные черты, в поэзии Бальмонта и Коста Хетагурова есть и различия. Так, Коста, где бы ни находился, - в больнице ли в Петербурге, в ссылке ли в Херсоне, или где-то в другом краю, он мечтал скорее вернуться к родному обездоленному народу и к родным горам, которые были ему дороже всего. Бальмонт же испытывал противоречивые чувства: то он заявляет, что его не манят «покой, тепло родного очага...», где не с кем говорить, кроме бога», то признаётся, что ему «снились видения рая, чужие леса и луга, и прочь от родимого края иные влекли берега». Его душа «стремилась в мир иной», «Пленяясь всем далёким, всем безбрежным». Как мы уже отметили, Бальмонт мечтал найти «остров - красив, недвижим, Окован пленительным зноем!» Где бы, открыв глаза, увидел «новое солнце в цветущей стране», поэтому он, заранее это предвкушая, радостно восклицает в стихотворении «Мёртвые корабли»:

На полюс! На полюс! Бежим, поспешим,

***** ***** ***** *****

Нам скучны пределы родимых полей,

Мы жаждем качанья немых кораблей,

Мы жаждем далёких скитаний.

Но в стихотворении «Из-под северного неба» Бальмонт, беззаботно устремившийся на Юг, «светлый... край волшебный и чужой», «где широк мечты полёт», вдруг придёт к выводу:

Да, не понял я, не понял, что родимая печаль

Лучше, выше и волшебней, чем чужбины ширь и даль,

Полным слёз, туманным взором я вокруг себя гляжу,

С обольстительного Юга вновь на Север ухожу

И как узник, полюбивший долголетний мрак тюрьмы,

Я от солнца удаляюсь, возвращаюсь в царство тьмы.

Как видим, поэт, «светлоокий гений» «когда-то был сыном Земли», поняв незбывчивость [МБ5] своих мечтаний, вновь вернулся на родимую землю, затосковав о ней. О его тоске по Родине можно убедиться и в стихотворении «Бездомные», где Бальмонт, чей взор затуманился «слезами холодными», признаётся:

Небосклон опрокинутый,

Уходящая даль.

Об отчизне покинутой

Замирает печаль.

Но в отличие от Коста, живущего интересами народа, Бальмонт, вернувшись в реальный мир, объявит: «Людей родных мне далеко страданье, чужда мне вся земля с борьбой своей».

Если К. Бальмонту дороги поэты, похожие на него, а именно - «дабы украсить час», то Фофанову и Хетагурову близки поэты, которых К. Фофанов назвал поздними певцами, которым «мир, злой и обветшалый, оставил только то...», «о чём не грезил он, что проклинал, усталый, стремяся рухнуть каждый час». Причисляя и себя к ним, Фофанов поясняет:

И грустно мы поём, толпа певцов печальных,

И прах его цепей венчаем вязью раз, -

Но поздние мечты бледней первоначальных,

А грозы поздние - ужасней первых гроз...

(«Мы – поздние певцы...»)

В отличие от Фофанова, Коста даже «грустно» не хочет петь для сытых; он «отказался бесчувственному миру любовно поверять мечты и тайну слёз», объяснив причину любимой:

Не упрекай меня! – Свободные напевы

Не гармонируют с бряцанием цепей,

А трели соловья и шёпот юной девы-

Отравленный бокал на гульбище страстей...

(«Не упрекай меня...»)

Поэтому он посоветует и поэту-современнику:

Забрось свою надтреснутую лиру,

Гаси огонь и жертвенник разбей, -

Наскучил ты дряхлеющему миру,

Как мрачное бряцание цепей!

(«Поэту»)

Коста и Фофанову, как мы заметили выше, ненавистен мир сытых. И сравнивая два мира - мир бедных и богатых, - Фофанов указывает:

Там белых фей живые хороводы,

Луна, любовь, признанье и мечты,

Там свет небес и радужен и мирен,

Там в храмах луч негаснущей зари.

***** ***** *****

А здесь - борьба за призраки свободы,

Здесь горький плач и стоны нищеты!

***** ***** *****

Здесь – злобный мир безумья и тревоги,

Певцов борьбы, тоски и суеты...

(«Два мира»)

В стихотворении «Два мира» Фофанов мастерски показал контраст между богатством одних и нищетой других. А Коста, сравнивая этот мир, где топчут святыни ногами, где нищенствует народ, лишённый прав и свободы, с миром людей, живущих в блестящих хоромах, заявит им в стихотворении «Друзьям – приятелям»:

Вы создали право владенья,

Где так обездолен народ,

Где с песней о вечном терпенье

Он хлеб добывает с болот.

Вам нужны обширные виллы

С фонтанами в пышном саду.

Коста не хотел бы жить этой пустой, бесплодной жизнью, ему «в нём счастья народного нет», а ещё и по той причине, что поэт знает:

Где золото, там умирают

Волшебные грёзы любви, -

Недаром его обмывают

Потоки преступной крови,

Недаром и песню сложили

Ему, под бряцанье цепей,

Все те же, кого вы судили...

Нет, сами живите, чем жили!

Я жизнью доволен своей.

(«Друзьям – приятелям»)

И Хетагуров, и Фофанов мечтают о том времени, когда бедные возьмут верх над богатыми. Об этом говорят стихотворения «Чужой праздник» и «Мечта» Фофанова; «О чём жалеть?» и «Не упрекай меня» Хетагурова. Мечтая об этом времени, Фофанов восклицает:

О, тогда бы огнём загорелась душа,

Смолкли б в сердце моём укоризны,

И навстречу свободному клику спеша,

Стал бы праздновать праздник отчизны!

А в стихотворении «Мечта» поэт выражает твёрдую уверенность:

...будет век великого созданья,

Без крови, без вражды... Блеснёт могучий свет,

Утихнет зло и ложь бесплодного страданья,

Померкнет ореол убийственных побед

Пред солнцем истины, что в мщеньи [МБ6] – правды нет!

Сравним с Хетагуровым:

Торжествуй, дорогая отчизна моя,

И забудь вековые невзгоды, -

Воспарит сокровенная дума твоя, -

Вот предвестник желанной свободы!

Она будет, поверь, - вот священный залог,

Вот горящее вечно светило, -

заявляет Коста в стихотворении «Перед памятником».

Таким же утверждением поэта пронизаны стихотворения «О чём жалеть?» и «Не упрекай меня...»:

...За тёмными ночами

Блеснёт заря, наступит ясный день...

***** ***** *****

Высоко грудь начнёт вздыматься снова,

Воспрянет мысль, взор прояснится вновь,

Свободное в аккордах грянет слово,

Свободная вернётся и любовь!

(«О чём жалеть?»)

Или ещё:

Ночь близится к концу... Ристалище раздора,

Безумной храбрости, насилья, грабежа

Уже становится ареною позора,

Разврат, пошлости, бесчестья, кутежа...

Минуты сочтены, повсюду бьют тревогу...

Уж брезжит луч зари, играя на штыках...

Лишь грянут выстрелы, и «Слава в вышних богу!»[МБ7]

Победно прогремит на светлых облаках.

(«Не упрекай меня...»)

В отличие от Хетагурова и Фофанова, Сологуб, которому «день туманный воздвигает мир вокруг стеной», и который не видит перед собой пути к новой жизни, «обводит себя магическим кругом, в котором он замыкается от всего внешнего, навязного [МБ8] ».

Читая одно стихотворение Ф. Сологуба за другим, будь то «Различными стремлениями растерзанна душа», или «Больные дни мои унылы», или «по жестоким путям бытия...», то приходить к выводу, о верности слов, сказанных о нём критиком Шестовым, что «никто из наших писателей не создавал себе такой тяжёлой, мрачной, удушливой атмосферы».

Если Коста «грудью грудь насилия встречает, то Сологуб ведёт себя по-другому:

Я беспечной улыбкою

Отвечаю грозе,

И покорностью зыбкою

Я подобен лозе, - заявляет он.

Критикуя своих сверстников, Сологуб с горечью скажет о них в стихотворении «Восьмидесятники»:

И вышли скромные, смиренные людишки

Конечно, уж они не будут бунтовать,

Им только бы читать печатные коврижки...

Но тут же, охваченный бессилием и отчаянием, Сологуб и сам становится похожим на них, «смиренных людишек»:

Многоцветная ложь бытия,

Я бороться с тобой не хочу

Пресмыкаюсь томительно я,

Как большая и злая змея,

И молчу, сыротливо [МБ9] молчу.

Но наряду с такими пессимистическими стихами, у Сологуба мы встречаем много других, проникнутых социальным протестом и возмущением против несправедливого общественного устройства. Вспомним его стихотворение «В тени аллей прохлада» или «Льются из комнаты звуки рояля», где он, с глубоким сочувствием к исстрадавшемуся народу, спрашивает:

О том, кто шарманкой блуждает,

Чтобы голодных детей воспитать,

Кто из хороших господ вспоминает?

Им нищеты не понять.

«Хорошим» господам, людям стоящим у власти, по мнению поэта, не до «блуждающих с шарманкой», чтобы как-нибудь накормить своих детей. Притеснители народа не желают видеть его страданий. Им не до его жизни, полной нужды и лишений. Стихотворение отличается острой социальной направленностью и проникнуто гневом к поработителям, обрекшим людей на нужду, холод и голод.

Душевному настрою поэта созвучны и картины природы, созданные им. Использованные Ф. Сологубом эпитеты («чёрный», «зловещий», «роковой» и т.д.) помогают раскрытию его мрачных настроений, переживаний, мучительных предчувствий:

Птицы чёрною толпою

Вдруг собрались надо мною,

И в зловещей тишине

Неотвязчивый их причет

Надо мною гулко кичет [МБ10] ,

Возвещая гибель мне,

Над душой моей нависли

Неотвязчивые мысли

О судьбе моей больной,

Череда их роковая

Веет страхом и тоской.

Как видим, в поэзии Хетагурова, Фофанова, Сологуба часты мотивы грусти и тоски. И это неудивительно: «мотивы усталости, опустошённости, глубокого уныния пронизывали всё, что проявлялось в поэзии тех лет». Преобладание в лирике 80-90ых годов XIX века этих мотивов, на наш взгляд, объяснялось невыносимой жестокостью реакционного режима в России.

Подтверждением этому являются и строки из стихотворения К. Фофанова «Тише, Муза!», где поэт, изнемогая от тяжести жизни, в отчаянии признается:

Мы озябли, мы устали,

Сердце грёзы истерзали,

Путь наш долог и уныл.

Нет огней, знакомых взору,

Лишь вблизи по косогору

Ряд темнеющих могил...

Углубляют мрачные настроения Фофанова и раскинувшаяся перед ним панорама: болота, мхи, воющие жалобно волки вдали», «ряд темнеющих могил».

Сравним с Коста Хетагуровым:

Иссякла мысль, тускнеют очи,

Остыла кровь, изныла грудь...

Душа мрачней осенней ночи...

Замолкла песнь... утерян путь...

Или ещё:

Тяжело... Как тюрьма, жизнь, постыла,

Мрак могильный закрыл все пути,

Взор блуждает в прошедшем уныло

И не ждёт ничего впереди...

(«Тяжело...»)

Эти два четверостишия символизируют собой тягостное настроение поэта, говорят о его безутешной тоске, о потере веры Коста в лучшую жизнь. Пессимизм и неверие в возможность счастья угнетают Хетагурова. Наиболее наглядно передают состояние поэта глаголы: иссякла, тускнеет, остыла, изныла, замолкла, утерян; и метафора-«душа мрачней осенней ночи»; эпитет- «мрак могильный».

Подобные мрачные настроения в годы реакции были присущи не только осетинскому поэту К.Л. Хетагурову, но и всей передовой интеллигенции России, которая была охвачена разочарованием, неверием в справедливое общественное устройство.

Стихотворения «Иссякла мысль» и «Тяжело... Как тюрьма, жизнь постыла» Хетагурова перекликаются не только со стихотворениями К. Фофанова, но и Ф. Сологуба, который «также был сыном больного века», глубоко переживал тяжесть современной ему жизни. Вспомним его стихотворения «Я устал, - едва только смею дышать» или «В поле не видно ни зги», где поэт, чья душа растерзана «различными стремлениями», сознаётся:

Сам я и беден и мал,

Сам я смертельно устал...

Пессимистическими настроениями полны даже любовные стихи этих поэтов. Например, стихотворение Фофанова «Как стучит уныло маятник», из которого мы узнаём, как чувствует себя поэт, когда от него уходит любимая женщина, когда-то озарившая его лучезарным упованием. И всё вокруг охвачено его грустью: «стучит уныло маятник», «темно горит свеча», «под окном шумят и мечутся ветки клёнов и берёз». Ф. Сологуб останавливает внимание читателя на этих деталях, благодаря чему мы глубже ощущаем переживания поэта. И если любимую огорчает разрыв, о чём свидетельствуют строки, с психологической точностью передающие её внутреннее состояние:

Очи ясные потуплены,

Грустно никнет голова, -

то любимый, наверное, разлуку переносит легче, ибо считает:

Без улыбок мы встречалися [МБ11]

И расстанемся без слёз.

Но при этом поэту, чьё «сердце памятью живёт», что-то не даёт покоя. Поэтому он, кажется, сожалея о прошлом, признаётся:

Только что-то не досказано

В наших думах роковых,

Только сердцу не согретому [МБ12]

Жаль до боли дней былых.

Такое же двойственное отношение к любви можно обнаружить в поэзии К. Бальмонта, где тема любви занимает наиболее значительное место. Так, если в стихотворении «Рассвет», Бальмонт, вроде без сожаления расставшись с любимой, заявляет:

Безмолвно мы расстались,

Чужие навсегда.

И больше не видались.

И канули года.

И память изменяла,

Тебя я забывал, -

то в стихотворении «Чары месяца» он приходит к другому выводу:

Можно только раз любить,

Только раз блаженным быть,

Впить в себя восторг и свет, -

Только раз, а больше - нет.

О своей способности на глубокие чувства Бальмонт говорит и в стихотворении «Я буду ждать тебя...», где, сомневаясь в чувствах любимой, называя её «безмолвием несчастия», он всё же обещает ей, пробудившей его «чувства, тайно - спящие»:

Я буду ждать тебя мучительно,

Я буду ждать тебя года,

Ты манишь сладко – исключительно,

Ты обещаешь навсегда.

***** ***** *****

Не знаю, смерть ли ты нежданная

Иль не рождённая звезда,

Но буду ждать тебя, желанная,

Я буду ждать тебя всегда.

Свою веру в пробудившуюся в нём вдруг бессмертную любовь Бальмонт утверждает и в стихотворении «Среди камней»:

Но на крутом внезапном склоне,

Среди камней, я понял вновь,

Что дышит жизнь в немом затоне,

Что есть бессмертная любовь.

Но в стихотворении «Без улыбки, без слов» поэт вновь убеждает читателя в невозможности любви:

Как отрадно в глубокий полуночный час

На мгновенье все скорби по-детски забыть

И, забыв, что любовь невозможна для нас,

Как отрадно мечтать и любить-

Без улыбки, без слов,

Средь ночной тишины,

В царстве чистых снегов,

В царстве бледной луны.

Несколько иное, довольно странное отношение к любви Бальмонт выразил в стихотворении «Пламя»:

Нет. Уходи скорей. К восторгам не зови.

Любить? Любя, убить – вот красота любви.

Я только миг люблю – и удаляюсь прочь.

Со мной был яркий день – за мной клубится ночь.

Я не люблю тебя. Мне жаль тебя губить.

Беги, пока ещё ты можешь не любить.

Как жернов буду я для полудетских плеч.

Светить и греть? - Уйди! Могу я только жечь.

Но вот новое увлечение. И Бальмонт, живя своей мечтой и услышав голос очередной возлюбленной, вновь спешит «в любви сгореть, Смертью сладкой умереть». Даже порой клянясь какой-то женщине любить её вечно, поэт вновь разочаровывается. Так, в стихотворении «Я знал», посвященной поэтессе М.А. Лохвицкой, он признаётся:

Я знал, что, однажды тебя увидав,

Я буду любить тебя вечно.

Из женственных женщин богиню избрав,

Я жду – я люблю – бесконечно.

И если обманна, как всюду любовь,

Любовью и мы усладимся.

И если с тобою мы встретимся вновь,

Мы снова чужими простимся.

В другом стихотворении, «Тебя я хочу, моё счастье», Бальмонт обещает любимой, которую называет «неземной красой», «солнцем во мраке ненастья», «жгучему сердцу росой»:

Любовью к тебе окрылённый,

Я брошусь на битву с судьбой.

Как колос, грозой опалённый,

Склонюсь я во прах пред тобой.

За сладкий восторг упоенья

Я жизнью своей заплачу!

Бальмонт уверен, что если даже любимая женщина уйдёт от него, станет к нему холодней, она до конца жизни будет помнить о нём, принадлежать ему, даже тогда, когда к ней «новые страсти придут», когда с другим она забудется вновь, по тому что «в памяти прежние образы ждут, и старая тлеет любовь». А если это так, то поэт уверен:

С другим заглянувши в бессмертный родник,

Ты вздрогнешь – и вспомнишь меня.

Хетагурову же не о чем сожалеть, нечего вспомнить в прошлом, т.к., «не встретив никогда сочувственных очей, Не ведая любви волшебных грёз и чар...», он, кому «неведомо счастье земное», привыкнув к тому, что любовь его всегда безответна, заявит любимой:

Мне жаль тебя... Твой образ бледно, бледно

Стал грезиться мне в тишине ночей,

И ты вот-вот исчезнешь незаметно,

Как многие из памяти моей.

(«Мне жаль тебя...»)

И в другой раз, увлекшись кем-то, он, заранее предчувствуя очередную безответность, скажет ей:

Не знаю, как назвать, как объяснить - не знаю,

Но разум мой молчит бессильно перед ним...

Боюсь чего-то я, я глубоко страдаю

При мысли о тебе предчувствием одним.

***** ***** *****

Не знаю, как назвать, но страшною тревогой

Предчувствье [МБ13] это мне переполняет грудь...

Нет! – нам не по пути, - иди своей дорогой,

А мне оставь в удел скитальческий мой путь...

(«Предчувствие»)

Мечта и вера в любовь разбиты... Он понял, что она, «боясь суда безнравственного света, Толпы глупцов и их пустой молвы..., боясь «слить любовь с любовию поэта в один аккорд»,

Бессильны вы пред тяжким испытаньем,

Ничтожны вы для радостей певца!

(«Я понял вас»)

А в конце Коста посоветует ей:

Забудь поэта!

В болоте света

Авось отыщется жених.

(«Прости»)

Говоря о Бальмонте и Хетагурове, невозможно не заметить сходства в их отношении к смерти: Так, Бальмонт, преклоняясь перед смертью, называя её «суровый призрак, демон, дух всесильный, владыка всех пространств и всех времён», видит в ней, как и Хетагуров, и Ф. Сологуб «дар успокоенья».

К тебе, о царь, владыка, дух забвенья,

Из бездны зол несётся возглас мой:

Приди. Я жду. Я жажду примиренья.

(«Смерть»)

Сравним с К. Хетагуровым:

Да, я уж стар! Ты смотришь боязливо

На впалые глаза, на борозды морщин...

Мой стан рисуется в лохмотьях некрасиво,

Немало в волосах растрёпанных седин...

Могила для меня – бесспорно [МБ14] лучший дар!

(«Да, я уж стар!»)

Сологуб же вообще преклоняется перед смертью, воспевает её и очеловечивает. Обращаясь к ней, поэт говорит ей:

О смерть! Я твой. Повсюду вижу

Одну тебя – и ненавижу

Очарование земли.

Людские чужды мне восторги,

Сраженья, праздники и торги,

Весь этот шум в земной пыли.

Как видим, Фёдор Сологуб, овеянный необычайной тайной красы смерти, не хочет пасть к ногам её сестры – жизни, «ничтожной, робкой, лживой». Он отринул власть земли, не хочет «идти на пир блестящий, огнём надменным тяготящий», т.к. на его дремотные глаза уже упала «прозрачней чистого кристалла» холодная слеза смерти. Поэт рад этому, ибо, живя на земле, устал «преследовать цели, На работу затрачивать силы», поэтому, считая, что созрел «для могилы», призывает:

Отдадимся могиле без спора,

Как малютки своей колыбели, -

Мы истлеем в ней скоро

И без цели.

(«Мы устали преследовать цели»)

Анализируя поэзию К. Хетагурова и его современников, в частности, К. Фофанова, невозможно не заметить, что грустью полны не только сердца поэтов, - ею пронизана и природа, изображённая ими:

Печальный румянец заката

Глядит сквозь кудрявые ели

Душа моя грустью объята, -

В ней звуки любви отзвенели.

В ней тихо, так тихо – могильно.

Что сердце в безмолвии страждет, -

Так сильно, мучительно сильно

И песен и слёз оно жаждет, -

сообщает К. Фофанов.

«Печальный румянец заката» усиливает грусть поэта, в душе которого «звуки любви отзвенели». И стало в душе его тихо... Не просто тихо, а «тихо - могильно». И от этого безмолвия сердце поэта «страждет сильно». Обратим вновь внимание: оно не просто сильно страдает, но «мучительно сильно».

Все эти изобразительные средства используются автором для раскрытия степени глубины его переживаний.

Тоска так овладела Фофановым, что ему стало казаться, что всё вокруг объято ею: столица опьянена тоской, и сокровенные, неосуществимые мечты поэта «мчались на крыльях сумрачной печали»:

Столица бредила в чаду своей тоски,

Гонясь за куплей и продажей.

***** ***** *****

И жадно мчались вдоль заветные мечты

На крыльях сумрачной печали.

(«Столица бредила в чаду...»)

И в поэзии К. Хетагурова внутреннее состояние поэта всегда созвучно происходящему в природе:

Стоят в лесу деревья, как скелеты...

Сад опустел, кусты сирени, роз

Развенчаны и догола раздеты,

На стебельках лёг инеем мороз...

Замолкла песнь, плетётся мысль уныло,

Тускнеет взор, тяжёл и долог путь,

И, как тюрьма, как чёрная могила,

До боли жизнь щемит и давит грудь...

(«О чём жалеть?»)

Так, в стихотворении «О чём жалеть?» безысходность, заполнившая душу поэта, созвучна картинам поздней осенней природы, на которой перед нашим взором предстают и стоящие «в лесу деревья, как скелеты», и догола раздетые кусты сирени и роз в саду, и их стебельки, покрытые инеем. А за этой панорамой мы видим поэта, чей взор потускнел, и мысль которого плетётся уныло. Ему предстоит «тяжёл и долог путь». Чтобы глубже раскрыть степень глубины своей печали и тоски, заполнивших всё его сердце. Хетагуров использует очень точные сравнения: «как тюрьма, как чёрная могила», До боли жизнь щемит и давит грудь». Об этом же говорят использованные поэтом глаголы «щемит» и «давит».

Хетагурову и Фофанову близки идеи передовых деятелей русской культуры, которые, переживая тяжесть своей эпохи, выразили в литературе протест против деспотизма, ненависть и презрение к палачам свободы. Об этом свидетельствуют стихи Хетагурова («Памяти А.Н. Плещеева», «Памяти А.С. Грибоедова», «Памяти М.Ю. Лермонтова» и др.) и Фофанова («Отошедшим», «На добрую память», «Папортник [МБ15] » и т.д.).

Так, в стихотворении «Памяти А.Н. Плещеева» Коста заявляет:

И он покинул нас, испытанный, отважный

Поборник разума, добра и красоты...

`````````````````````````````````````````

Он не умрёт для нас, пока позорно сами

Мы не сойдём с его тернистого пути...

`````````````````````````````````````````

Ему не надо слёз. Лишь то святое дело,

Которому он жизнь с любовью посвятил,

Пусть не умрёт в тебе, - иди под знамя смело,

Храня его завет и не жалея сил!

Или стихотворение «Памяти А.С. Грибоедова»:

Убит... За то ль венец терновый

Сплёл для него коварный рок,

Что озарил он мыслью новой

Всю Русь родную, как пророк?!

``````````````````````````````````````

Творец великого созданья,

Мы смело за тобой идём!

К. Хетагуров готов идти и по «пути добра, любви, свободы» М.Ю. Лермонтова, чей «мощный стих, могучие аккорды рассеяли б остаток прежней тьмы», и, обращаясь к нему Коста спрашивает:

Зачем, поэт, зачем, великий гений,

Явился ты так рано в этот мир,

Мир рабства, лжи, насилья и гонений,

Мир, где царил языческий кумир?

Зачем судьба с таким ожесточеньем

Гнала тебя из-за пустых интриг

Трусливых бар, взлелеянных бездельем,

Когда клеймил их твой могучий стих?

И Фофанов преклоняется перед старыми глашатаями свободы, которые «отходят... под своды вечные, под гробовые своды», потому, что «при них порвалися гнилого рабства звенья, От них повеял дух благого просвещенья Над пробуждённою страной». Ему близки их идеалы. Об этом говорят следующие строки поэта:

Понятна их борьба, разумна их тревога,

Благословен их трудный путь.

Страдая и любя, они творили много –

Их есть чем помянуть!

(«Отошедшим»)

Фофанов этому поколению, родившемуся «в мятущиеся годы, В дни предрассудков роковых! В те дни, когда ещё зарёй освобожденья Не озарился мрак отчизны дорогой...», противопоставляет в этом же стихотворении своё поколение, воскликнув:

А мы! Мы, робкое, больное поколенье,

Смирив в своих сердцах пытливое волненье,

Мы всё хотим простить и всё благословить,

Но цель потеряна, кумир давно разрушен;

Мы к миру холодны, и мир к нам равнодушен...

Мы не умеем жить!

(«Отошедшим»)

К этому поколению относит себя и Фёдор Сологуб, чьи юные мечты сгорели в «борьбе упорно-беспощадной», а «надежд весенние цветы, потоптаны толпой злорадной»:

Я также сын больного века,

Душою слаб и телом хил,

Но странно - веру в человека

Я простодушно сохранил, -

признаётся поэт.

И поэтому, хотя обстановка в стране остаётся напряжённой, «длится ночь, черна, как прежде», в сердце Сологуба есть место «радостной надежде».

Но вернёмся к Фофанову, чьи мысли о всепрощенье, высказанные им в вышеназванном стихотворении «Отошедшим», находят отражение и в другом его стихотворении «Я сердце своё захотел обмануть»:

Нам жизнью даётся великое право

Любить и прощать! И люби, и прощай!

И ясной зарёй улыбнётся нам слава,

И розы усыплют торжественный путь...

Я сердце своё захотел обмануть!

Но надежды на любовь и всепрощенье, которые должны были принести поэту славу и розами усыпать его торжественный путь, не сбились. И Фофанов в отличии признаётся в конце: «Я сердце своё захотел обмануть!»

К. Хетагуров тоже призывает к всепрощенью. Вспомним его стихотворение «Музе»:

Лучше скажи мне могучее слово,

Чем бы весь мир я сумел убедить,

Что в этом мире нет счастья другого,

Как бесконечно прощать и любить.

И в стихотворении «Расстаться не трудно» Коста говорит об этом же:

Расстаться не трудно, не трудно убить

В душе молодые порывы, -

Трудней бескорыстно и свято любить

В озлобленном мире наживы.

`````````````````````````````````````

Труднее разумно и твёрдо сознать,

Что счастье и наше призванье-

Прощать бесконечно, без меры прощать,

Всему находить оправданье...

Но эти высокие чувства Фофанова и Хетагурова не находят отклика в окружающем мире жестокости, который тяготил обоих поэтов. И каждый из них по-своему пытается справиться с этим. Так, Фофанов, у которого «возникла неотвратимая потребность уйти из современного мира, с его угнетением, обманом, злобой, борьбой и казнями», укрывается в иллюзорном мире красоты, в мирах надзвёздных и преображённой природы. Только в сказочном мире фей, растений, их ароматов, звёзд - он чувствует себя счастливым. Поэтому мы не можем не согласиться с критиком Г.А. Бялым, который заметил, что «поэзия Фофанова –это идейная исповедь, это духовная драма многих людей 80 - 90-х годов XIX века, страдавших от нестойкости убеждений, от незнания жизненных путей и желания обрести их»⁴. Но дальше, подводя итог исследованию «незавершившихся [МБ16] исканий и неразрешённых противоречий одного из самых талантливых и искренних поэтов конца XIX-начала XX века»⁵, Г.А. Бялый заявил, что, хотя Фофанов и «уходил от борьбы и вражды в красивый мир...», он «всегда стремился выйти из него в болезненную и трудную, но реальную жизнь родной страны, терзаемой бедами, обманами, духовной неурядицей и физической нищетой»⁶.

Сологуб же выход «от невыносимости земного существования, от тягот и мучений земной темницы», видит, как мы заметили выше, в смерти. Как видим, и на поэзию Ф. Сологуба декадентское направление, возникшее в 1890 годы, наложило свой отпечаток.

В отличие от Фофанова, Сологуба, Бальмонта, Коста никогда не уходил от современности, от проблем, волнующих всё передовое общество, весь народ, хотя и его часто посещали пессимистические настроения.

Но несмотря на это, как справедливо заметил А. Фадеев, «...Коста Хетагуров был истинным сыном своего народа, он отражал его думы и чаяния, творчество его было глубоко национальным»⁷.

Подводя итог сказанному, отметим, что стремления К. Хетагурова к социальной свободе, к духовному раскрепощению находят себе параллели в поэзии многих русских поэтов, не только 1880, но и 1890^х гг., таких, например, как К. Фофанов и Ф. Сологуб. Сближает этих поэтов с К. Хетагуровым и их преклонение перед Н.А. Некрасовым. Объединяет названных поэтов и общность их стремления к народному благу. Кроме этого, как мы указали выше, в поэзии К. Хетагурова нашли отражение настроения большей части русской интеллигенции 80-90^хгодов XIX века, вызванные отчаянием и неприятием жизни: чувства одиночества, разочарования; стремление к свободе в обстановке жестокой реакции.