С.З.Габисова

 

 

«Ты река ли моя, реченька»

(История одной свадебной песни)

 

 

«Как у нашей у яблоньки/Ни верхушки нет, ни отросточек;/Как у нашей у княгинюшки/Ни отца нету, ни матери./ Снарядить-то ее некому, / Благословить-то ее некому», - такой эпиграф предваряет главу «Сирота» романа А.С.Пушкина «Капитанская дочка». Это один из зачинов широко распространенной свадебной песни, известной на огромной территории России. О жизни этой традиционной свадебной песни, бытующей и на территории Северной Осетии, пойдет речь в нашей статье. Почему именно этот текст выбран для анализа? Во-первых, мы располагаем 30 вариантами этой песни, записанными студентами филологического факультета СОГУ и автором этих строк в разных селах и городах республики. Эти варианты, собранные в период с 1970-х до 2000 г. от разных исполнителей и хранящиеся в архиве кафедры русской литературы, никогда ранее не являлись предметом отдельного исследования.

Во-вторых, мы имеем возможность сравнить собранные нами  варианты конца ХХ века с вариантами конца XIX века, опубликованными в «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа»(1), записанными в казачьих станицах Моздокского и Сунженского отделов, а также Владикавказского округа Терской области.  

В-третьих, так как эта песня по степени популярности и географической распространенности получила широкое бытование по всей России, мы сочли необходимым сравнить местные варианты с классическими общерусскими вариантами(2).

И, наконец, анализ этой песни представляет, на наш взгляд, большой филологический интерес, потому что жизнь ее протекала в специфической историко-культурной обстановке, а именно – в станицах, расположенных в иноязычном окружении.

 

    Таким образом, цель статьи состоит в попытке проследить историю бытования этой песни, сравнить с ее общерусскими вариантами; выяснить, какие художественные ценности она сохранила к концу ХХ столетия, живя в казачьей культуре Республики Северная Осетия.

Какие пути анализа здесь возможны для получения ответов на поставленные вопросы? Какие стороны текста песни можно выделить, чтобы иметь возможность говорить о степени сохранности и качестве вариантов, об их художественной ценности?

На наш взгляд, любое фольклорное произведение содержит в себе два пласта культуры: первый – художественный, поэтический мир фольклорного текста, - материально-чувственный, «видимый» пласт.

Второй же пласт – открывается в качестве мира внетекстового, «невидимого», уходящего своими корнями в ритуал, миф, традицию. Оба эти пласта тесно взаимосвязаны: в первом из них второй существует в виде формул, символов, раскрыть содержание которых, найти их смыслы можно только обратившись к миру традиции.

«Традиция понимается как многоуровневая сложная категория – художественная, эстетическая, мировоззренческая, - обладает своей особой реальностью … это смысловая, ценностная категория», - пишет Г.И. Мальцев (5, с.28). Исходя из вышеизложенной установки, попытаемся дать характеристику этим составляющим рассматриваемой песни.

     Основой содержания каждого из вариантов этой песни являются горестные обращения невесты-сироты к умершим родителям, выспрашивание у них «благословения» и «снаряжения» на брак. Н. Колпакова отмечает, что эта «сиротская свадебная песня исполнялась в различные моменты обряда. В основном на просватаньи, на девичнике, при отъезде к венцу»; И. Зырянов помещает ее с песнями и причитаниями девичника(3); в северокавказских вариантах в примечаниях к песням отмечается: «когда невесту убирают к венцу» (а), «на девичнике» (б), «накануне свершения обряда венчания» (в); в местных вариантах: «если невеста сирота, то она накануне свадьбы должна побывать на кладбище и там поет эту песню» (а), «песня свашки невесте. На свадьбе за пение этой песни жених одаривал свашку и просил  ее замолчать» (б)(4). Таким образом, мы констатируем, что варианты, записанные на территории Осетии в 1970-2000 годы, не имеют строгой приуроченности к какому-либо моменту обряда и бытуют как сиротские песни.

 

Песня «Ты река ли моя, реченька» состоит из нескольких поэтических картин, тесно связанных между собой и логически следующих друг за другом. Смысловое единство всех местных вариантов создается общей темой и образом главной героини – невесты-сироты. Почти все варианты, независимо от времени записи, сохранили одну и ту же композиционную форму, а именно: описательно-повествовательную часть (зачин) плюс монолог невесты, некоторые варианты имеют концовку.

 

Ты да река ли моя, речушка,

Бежит речка не шалыхнется,

Желтым песком не возмутится.

Сидит Марьюшка не влыбнется,

Не влыбнется и не всхлипнется.

                                       (Запись 1974 г., г.Орджоникидзе/Владикавказ)

 

С первого же эмоционального обращения к реке, с фиксации ее необычного состояния – «не шалыхнется», песня намечает тревожно-грустный характер всех последующих картин, подчеркивает душевное состояние главной героини Марьюшки, которая «не влыбнется, не всхлипнется».

Центральная часть песни – монолог невесты, состоящий из двух обращений. Первое адресовано подругам:

 

Ой вы, глупые подружки мои,

Да и как улыбнуться мне?

Да и как усмехнуться мне?

                                                      (1975 г., ст. Луковская)

 

и объяснение ею причин своего душевного состояния:

 

Полна горница князей да бояр,

Только нет мово гостюшки,

Мово гостюшки любимого,

Мово батюшки родимого.

Снарядить-то меня есть кому,

А благословить-то меня некому.

                                       (1976 г., г. Беслан)

 

Второе обращение адресовано ее старшому (меньшому) брату, который выступает в качестве ее посланника к кому-либо из умерших родителей:

 

Ты пойди-ка, братик, ко большому двору,

И зайди-ка на конюшеньку нову,

И возьми-ка что не лучшего коня,

Соезжай-ка вдоль по улице большой,

Остановися перед церковью святой,

Ты ударь-ка три поклона земляных,

Пробуди ты маменьку мою…

                          (2000 г., ст. Архонская)

 

Эта сюжетная песенная ситуация, назовем ее «брат-посланник к умершим родителям», является общим местом для жанра причитаний вообще и отличается высокой художественностью и выразительностью. Она построена по принципу «ступенчатого сужения образов», функция которого назвать конечный образ с целью фиксации на нем наибольшего внимания. Образ одного из умерших родителей является наиболее важным, значимым для всего содержания песни – невеста-сирота ждет с «того» света «гостечка любимого не для пира, не для беседушки, а для великого благословеньица в чужую сторонушку». Устойчивые, синтаксически одинаково построенные параллельные ряды глаголов-сказуемых в форме повелительного наклонения в сочетании с существительными и выразительными эпитетами усиливают «полифонизм» песенного фрагмента, придают песне особую эмоциональную выразительность, подчеркивают душевную тревогу, беспокойство, печаль, а также выполняют важные композиционные задачи.

Завершающим композиционным и смысловым элементом песни является концовка. В одних вариантах ее нет вообще, в других она входит в состав монолога невесты:

Нарядят меня подружки мои,

Да проводят добры люди меня.

                           (1974 г., г. Орджоникидзе/Владикавказ)

 

Иногда концовка дается от третьего лица и носит форму обобщения:

Ой, благословили чужие людушки,

Ой, да не родные. Да у них руки холодные,

Ой, люли, да руки у них холодные.

                           (1990 г., ст. Змейская)

 

Таким образом, текст песни (его варианты) создает собирательный художественно-обобщенный образ реального, объективно существующего мира, складывающегося из многочисленных компонентов: действующих лиц обрядового действа, деталей самого обряда, бытовой обстановки, окружающей природы. Представим картину синкретического фольклорного универсума, отобрав составляющие его образы из вариантов нашей песни:

Род-племя: невестушка, батюшка, матушка, роденюшка, чадо, сестрицы, братец старшой, братец меньшой, соседушки, подружки, гости (князья с княгинюшками, бояре с боярынями), добрые люди, чужие людушки, красны девицы. 

Деревенское подворье, детали быта: улица, двор, горница, подворье, дорога, двери, сани, ключи, ворота, конь вороной, уздечка, седельце, божья церковь, большой колокол, золотой венец, мать – сыра земля, гробова доска.

Пейзаж: река быстрая, песок желтый, сосна, ракита, дуб сырой, веточки, верхушечки, макушечки.

 

Перед нами живописная словесная картина, наполненная образами-формулами, «которые активно удерживают осевшие в них смыслы, хотя и хранят их в синкретически свернутом виде» (5. С.32). Творцы народных песен на протяжении веков обращаются к определенному лексическому арсеналу, в котором готовые образцы для создания текстов. Как для иконописца отправной точкой его мастерства были прориси, так для певца были важны фольклорные формулы, обороты речи, ассоциативные ряды и т.д.

Обратимся к раскрытию внетекстового пласта песни, а именно к раскрытию семантики отдельных формул – традиционных элементов текста, входящих в словесную ткань песни.

Уже в зачине большинства вариантов этой сиротской песни использована формула «река», которая имеет несколько смысловых расшифровок, непосредственно относящихся к пониманию сюжетной ситуации. Во-первых, в контексте рассматриваемой песни неоднократно подчеркивается необычность состояния реки – «не шелохнется, не колышется, с берегами не сравняется», т.е. ее безжизненность – стоячая, мертвая река. Указанное состояние реки может передавать ощущение тревоги, предчувствие беды, страх перед неведомым чужим домом. Во-вторых, река – это преграда, разделяющая мир живых и мертвых, это дорога, в одном из миров которой обитают души предков, где помещается мир мертвых. 

«В русской свадебной поэзии, - пишет В.И. Еремина, - нет столь четких и прямых аналогов, где бы пограничная река выступала в своей изначальной           функции (разделять миры), но очень характерно, что всякий раз, когда невеста-сирота просит благословения у своих умерших родителей, появляется устойчивый рефрен, где обязательно присутствует образ реки, возникшей, на первый взгляд, без всякой смысловой связи или просто по созвучию». (6, с.150).

Таким образом, традиционное содержание формулы «река» сводится к следующему: преграда между миром своих и чужих, страх перед чужим, благословение умерших родителей на «уход» в иной мир, на «смерть». «Живой, равно как и мертвый, призваны в свадебной поэзии благословить невесту на путь дорогу». (6, с.92).

Следующий семантический комплекс связан с формулой «желтый песок», широко используемый не только в обрядовой поэзии, но и в лирической песне:

…Нет цвета, ах нет цвета алого…

Аль его красным солнцем выпекло?

Аль его буйным ветром выдуло?

Аль его желтым песком вынесло? (7)

 

«Песком засыпают могилу, - пишет Колпакова Н., - и это последний предел безнадежности… Только тогда, когда ее очи засыпят желтым песком, забудет девушка своего милого, выражая этим образом свои представления о смерти» (8, с. 227-228). Близки по значению первым двум формулам и две следующих: увядшее дерево – сырой дуб: увядшее, потерявшее листья, веточки, верхушечки дерево, равно как и сырой дуб, - ассоциируются с горем, неволей, смертью.

 

Местные варианты песни «Ты река ли моя, реченька» сохранили формулы, происхождение которых связано с патриархальным бытом, с нормами семейных отношений. В частности, в большинстве вариантов сохранен мотив выбора брата в качестве посланника к умершим родителям. Почему именно «брат миленький» («старший братичек», «братец мой родимый»)? Вспомним историческую песню об Авдотье-Рязаночке, в которой героиня поставлена перед решением трудной задачи – выбрать из плененных врагами близких людей (мужа, сына, брата) только одного из троих, и она выбирает брата и обосновывает свое решение. Б.Н.Путилов пишет: «Можно предположить, что в основе выбора брата лежат представления о решающей роли кровнородственных связей, характерные для родового строя. Эти представления получают свое выражение в сюжете с острым конфликтом» (9, с.71). Следовательно, выбор сестрой брата в качестве посланника к умершим родителям за благословением не просто художественная деталь, это обязательная составляющая свадебного ритуала, это норма обряда, невыполнение которой ставит под угрозу исход всей свадьбы.

Брат должен оседлать коня «неезжаного», украсить его уздечкой «невладанной» (новой) и седельцем черкесским. Известно, что конь – одно из самых мифологизированных, многофункциональных священных животных в славянской традиции: нового коня давали в качестве выкупа за невесту; часто к венцу в церковь невесту с женихом торжественно доставлял «лошадиный» поезд; с конем связан культ плодородия; известно, что «конь – это хтоническое существо, связанное с загробным миром, проводник на тот свет». (10, с.228). Использование подобной формулы «конь неезжаный», привязанный к сырому дубу, по нашему мнению, могло означать состоявшееся брачное соглашение (получен выкуп за невесту) и горе невесты от сознания приближающегося, неизбежного ухода в «иной» мир.

Божья церковь, колокольный звон, мать – сыра земля – этот ассоциативный ряд образов связан как с похоронной атрибутикой, так и свадебной. Звону большого колокола приписывалась медиативная функция – полагают, что звуки колокола могут разбудить предков и донести до них весть о каком-либо событии. Образ матери – сырой земли воплощал в мировоззрении славян не только образ матери человека, но и весь род как единство живых и уже отошедших в мир иной. «Приглашать предков на торжества в доме – поддерживать единство рода и преемственность поколений» (10, с.225). От их благоволения зависела судьба дочери. Именно поэтому так настойчива невеста в просьбе к брату «пробудить гостечка любимого»:

Не встанет ли он благословить меня,

Ко божьей церкви проводить меня?

 

Таким образом, формулы: река, желтый песок – увядшее дерево – сырой дуб – конь – церковь – мать-сыра земля – раскрывают сложный мир народных представлений и идеалов и сохраняют в тексте песни в «закодированном» виде важные ценностные ориентиры наших предков – восприятие мира как единства живых и мертвых, преемственность поколений. Скрытые смыслы этих формул показывают их близость, тождественность, рожденных функциональной общностью ритуалов, сопровождающих как смерть, так и свадьбу. «Уходом невесты в «иной» мир заканчивался первый период свадебного обряда. За временной смертью следует ее воскрешение в новом качестве» (6, с. 93-94).

Наблюдения над жизнью фольклорных произведений в процессе многолетней собирательной работы показывают, что причиной вариативности могут быть местная традиция, возраст исполнителя, востребованность его как певца, общественная активность и т.д. Но спросите меня, какой из записанных вариантов песни лучше, - и я  не смогла бы однозначно назвать какой-либо один - все они ветви одного дерева, хороши все по-своему, т.е., все они – «полноценные слагаемые в общей картине жизни данного произведения» (11). Выделим три группы наиболее типичных разночтений: к первой группе отнесем естественные малозначительные изменения, касающиеся замены слов, разночтений в отдельных словах, появление деталей, например: реченька – речушка – речка; девонька – девица; река – течет, бежит, не колышется, не сколыхнется; девица не улыбнется, не усмехнется, не всхлипнется и т.д.

Ко второй группе отнесем изменения структурного характера: появление дополнительных частей или утрата некоторых, переосмысление образов, контаминация. Третья группа изменений касается выразительных средств языка. Здесь, независимо от времени записи вариантов, мы констатируем общую тенденцию к сохранению традиционных эпитетов, символов, ассоциативных рядов, слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами.

Остановимся более подробно на второй группе изменений. Традиционный общерусский зачин этой песни «Ты река ли моя, реченька» характерен и для большинства местных вариантов, но популярен и другой зачин с использованием отрицательного параллелизма:

Не река ли моя, реченька,

Не река ли моя быстрая…

 

На наш взгляд, подобный локальный вариант усиливал содержательную сторону образа и раскрывал с первой же строки необычность «поведения» реки, ее неузнаваемость.

Существуют варианты, в которых утеряны некоторые поэтические картины, например: обращение невесты-сироты к подругам и объяснение им своего настроения; обращение к брату (вместо этого – обращение самой невесты к умершим родителям); нет характеристики гостей; нет концовок. В местных вариантах утерян эпизод, встречающийся во многих классических текстах песни. Обращаясь к умершей матери и отцу, дочь-невеста просит:

Прилети на широкий двор,

Прилети во высокий терем,

Сядь ты на окошечко

                           (СМОМПК, 1889г., вып. 7, №1)

Приляти-ка ты, мой батенька,

На мою веселую беседушку

                           (СМОМПК, 1901г., вып. 29, №5).

В местных вариантах 70х-2000 годов:

Ты встань, моя родная…

или:  

Привосстань ты, родная матушка…

 

Призыв к родителям вернуться в родной дом в облике птицы исчез, хотя в одном из вариантов, записанном в 1975 году в станице Терской Моздокского района, использован мотив «женщины-птицы» и включен в обращение невесты к своим подругам:

Да возьмите меня под правые крылышки,

Да поведите меня к отцу, к матери.

Встала я на колени,

Попросила у отца – матери прощенья:

   Не прошу я вас ни сребра и не золота,

   А прошу я вас, родимые маменька и папенька,

   Благословите меня к чужим людям.

 

Исчезновение или переосмысление этого мотива можно объяснить «утратой древнейших представлений о возврате души умершего в течение определенного срока и именно в облике птицы в родной дом» (6, с. 114).

Оригинален вариант, в котором дочь-невеста объясняет отсутствие своей матери:

Матушка – одна у Бога

У Христа для престола.

Она Богу молится

И у Христа просится:

   Отпусти меня, Боже,

   Со небес да на землю

   На сиротскую свадьбу,

   Поглядеть на свою чаду…

                           (1970 г., г. Орджоникидзе/Владикавказ).

Некоторые варианты включают типичные формулы похоронных причитаний, например:

Расступись, мать – сыра земля!

Расколися, гробова доска,

Ты открой тонко бело полотно,

Привосстань ты, родная матушка…

                           (1975, ст. Луковская).

 

Среди рассматриваемых вариантов сиротской песни выделяются четыре текста, которые идентичны по содержанию с другими вариантами, но отличаются зачинами. Вместо образа «реки» в них разрабатывается образ «дерева»:

Много-много есть у сыра дуба

Ой, да много листу зеленого…

                           (1981 г., ст. Архонская)

Ты сосна моя, сосенушка,

Что сосна да зеленая…

 

Поэтичен вариант с подобным зачином, сохранивший четкую двухчастную композицию, детализацию образов и оригинальную концовку:

… Али на тебе не все веточки?

Не все твои отросточки?

Не все твои верхушечки

От кореня до макушечки?

*   На мне все до единой веточки,

Только нет одной макушечки

… Все ли твои роденюшки сошлись, съехались?

   - У меня все гости съехались,

Только нет роденюшки, родной матушки.

Она у Бога на поруках,

Она у Бога молится,

Она у Бога просится.

                                         (1972 г., г.Орджоникидзе/Владикавказ)

 

Эти наблюдения над разночтениями вариантов одной песни, бытующей на территории Северной Осетии, позволяют делать выводы о том, что они имеют гораздо больше общего, чем различий: все варианты отражают одну и ту же жизненную ситуацию, сохраняют образное развитие этой ситуации, композиционное и стилистическое единство.

Однако с сожалением приходится констатировать, что наибольшее количество вариантов было записано в 70-80е годы ХХ века, в 90-х годах – всего шесть вариантов, в 2000 году – один вариант. На основании этой статистики делать вывод о ее исчезновении из репертуара исполнителей фольклорных песен было бы преждевременно. Последние годы по объективным причинам были сокращены фольклорные выездные экспедиции в наиболее песенные районы Осетии, в частности, в Моздокский район; возможно, надо вносить коррективы в формы собирательной работы.

Но материал, которым мы располагаем и который был проанализирован, приводит нас к убеждению, что свадебная сиротская песня «Ты река ли моя, реченька», зафиксированная на территории Осетии с 80-х годов XIX века до настоящего времени в большом количестве вариантов, сохраняет свои художественные ценности и традиционные смыслы.

 

 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

 

 

1.           Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа (далее СМОМПК) – Тифлис, 1889, вып.7; 1893, вып.15; 1901, вып.29; 1908, вып. 39.

2.           Колпакова Н.П. Лирика русской свадьбы. Наука: Л., 1973, №№ 199-203; Зырянов И.В. Сюжетно-тематический указатель свадебной лирики Прикамья. Пермь, 1975, №№ 10(89), 10(90), 11(91), 11(9 /а,б/).

3.           Колпакова Н.П. с. 278; Зырянов И.В., с.35.

4.           СМОМПК – а)вып. 39, с.63; б)вып.15, с.50; в)вып.29, с.115; фольклорный архив филфака СОГУ (далее ФА) а) Запись 1973 г., ст. Архонская; б)запись 1972 г., г.Орджоникидзе.

5.           Мальцев Г.И. Традиционные формулы русской необрядовой лирики (к изучению эстетики устнопоэтического канона) //Русский фольклор, т.21, 1981.

6.           Еремина В.И. Фольклор и ритуал. Л., 1991.

7.           Русская народная поэзия Л., 1984, №207.

8.           Колпакова Н.П. Русская народная бытовая песня. М.,Л., 1962.

9.           Путилов Б.Н. Русский историко-песенный фольклор XIIIXIV вв. Наука, 1960.

10.       Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М.,1995.

11.       Методика исследования принципов варьирования песенных компонентов предложена в работах: Колпакова Н.П. Варианты песенных зачинов //Принципы текстологического изучения фольклора. М., Л., 1966; Лазутин С.Г. Очерки по истории русской народной песни. Воронеж, 1964 г.; Сб. Фольклор как искусство слова. Изд-во МГУ, 1966г.  

 

 

 

                                                           

Hosted by uCoz