Кетоева Т.Ю.

 

 

 

 

 

Современная «русскоязычная» осетинская литература

(Р. Тотров «Любимые дети», Г. Тедеев «Черная жемчужина»)

 

 

 

Видные представители осетинской литературы, тесно связанные с русской культурой, создавали свои произведения, как на родном, так и русском языках. Традиция эта восходит к родоначальнику осетинской литературы, автору знаменитого сборника «Осетинская лира», К.Л. Хетагурову.

Однако, проблема «русскоязычных» писателей и их принадлежность к той или иной национальной литературе, культуре, решается неоднозначно, вызывая различие мнений. Так, например, видный историк литературы Н. Джусойты полагает, что «национальная литература существует только на своем языке» и о «создании национальной литературы на инонациональном языке, не может быть и речи».[1]

Гораздо шире вопрос о национальной принадлежности писателя, с учетом современной действительности, ставит Х. Ардасенов. Он пишет: «¼Многие осетинские писатели в силу определенных исторических условий творили на русском языке. Однако, мы придерживаемся того мнения, что если писатель, будучи по национальности осетином, изображает жизнь осетинского народа, если он кровно связан с ним и в своих произведениях раскрывает характер, психологию своего народа, он, безусловно, является осетинским писателем».[2] (подчеркнуто мной – Т.К.).

Талантливый русскоязычный писатель Руслан Тотров, принадлежит к поколению писателей 60-80-х годов. В 1980 году в Москве в издательстве «Современник» вышел его роман «Любимые дети».

Критические работы, посвященные творчеству Р. Тотрова, незаслуженно немногочисленны и сводятся к газетным и журнальным статьям.

Статья «Мир творить дано не каждому, вышедшая в одном из номеров «Северной Осетии» в 1990 году, представляет собой диалог писателя Р. Тотрова и журналиста В. Богаданова. Богданов упоминает первые рассказы Р. Тотрова – немногословные, короткие, которые были доброжелательно и заинтересованно встречены и литераторами, и читающей публикой; он также обращает внимание читателей на язык Тотрова в те годы – «неприглаженный, нефильтрованный, прямо-таки перенесенный из молодежной аудитории».[3]

В статье «Слово о Руслане» в адрес писателя высказываются деятели науки и искусства. В частности, К. Ходов дает удачную и правдивую характеристику прозы Р. Тотрова: «¼она ассоциативна и многопланова, лирична и психологична, поэтична и романтична. Но главное ее качество – она интересна».[4]

Проблеме создания осетинской прозы на русском языке посвящена уже более серьезная критическая статья М. Булкаты «Лик прозы Тотрова». Автор статьи пытается аргументировано ответить на вопрос, является Тотров русским писателем, в частности, в романе «Любимые дети», оттого, что пишет на русском языке. М. Булкаты считает, что Р. Тотров облачает «сформировавшиеся в его сознании осетинские художественные образы¼ в чужую форму» и сожалеет по тому поводу, что писатель «хорошую прозу создает не на осетинском языке».[5]

Автор статьи также более подробно останавливается на личности главного героя романа «Любимые дети» Алана, как созданного из слияния двух национальных черт.

Попытка более глубокого анализа творчества Р. Тотрова на примере его романа «Любимые дети» дается в статье Л. Белоус «Любимые «Любимые дети».

Л. Белоус, как и М. Булкаты, останавливает свое внимание на главном герое романа Алане, но, в отличие от своего предшественника, исследует его индивидуально-психологические качества, отмечая, что Алан любознателен, талантлив, добр и умен.

По мнению автора статьи, роман «Любимые дети», являясь по своей тематике производственным романом, на самом деле стоит далеко от скучных проблем данного рода произведений.

Л. Белоус достаточно подробно анализирует образные средства и приемы, используемые Р. Тотровым, и приходит к выводу о том, что его «творческая манера¼ близка модернистской поэтике»,[6] с чем нельзя не согласиться. В статье называются и описываются как основные, так и сквозные мотивы романа. Автор статьи отмечает также важную роль природы Северного Кавказа и пейзажных зарисовок.

Начинается роман «Любимые дети» с описания сна – воспоминания Алана. Алан впервые за тридцать прожитых лет видит во сне мать и как бы переживает вновь уже пережитое, он даже помнит, что ответит на очередную реплику матери. Воспоминания – это то, что сопутствует Алану на протяжении всего романа. «Я, – говорит он, – словно в противоатомное убежище юркаю, ныряю в теплое, уютное прошлое».[7] Иногда реальные события совершенно внезапно сменяются рассказом Алана о прошлом, о том, что он уже пережил и что, наверное, желает пережить вновь, коль скоро вызывает из своей памяти: «¼память возвращает давний снег на черепичной крыше, и птичьи следы на снегу, следы матери на запорошенной тропинке, вьющейся между деревьями в саду. Память возвращает прошлый закат, багровое солнце, оцепеневшее над горами, ленивую тучность летнего вечера, горячую пыль под босыми ногами, зов матери – Ала – а – ан! – и радостный стремительный бег к дому».[8]

А иногда Алан одновременно переживает реальные события и прошлое. Он также обладает способностью «помнить» то, свидетелем чего не был и не мог быть, – это Р. Тотров называет «заимствованной памятью». Смысл ее заключается в том, что человек помнит то, что ему рассказали его родные. По мнению Алана, так и должно быть. «Вы и должны были рассказать, – говорит он матери и брату. – Ваша память – лишь продолжение общей памяти».[9]

Время, по мнению Алана, как бы проецируется на две плоскости, одна из которых продолжение, а другая – начало»,[10] то есть «все повторяется, возвращаясь, и начинается вновь с исходной точки¼».[11]

В романе есть еще несколько трактовок понятия времени: брат Алана Таймураз представляет время, как вертикально восходящую линию; Зарина же считает, что время – это прерывистая горизонтальная линия, каждый отрезок которой связан с надеждой, увеличивающейся по мере его приближения к концу.

На страницах романа постоянно ощущается ход времени: время движется, оно может идти медленнее, но не может совсем остановиться. Это ощущение достигается при помощи образа часов, которые отстукивают минуты, часы, а иногда, и «утро – день – ночь, и снова утро».[12] Автор называет часы «свидетельством безысходной борьбы механизма с вечностью».[13]

Одним из наиболее важных образов в романе «Любимые дети» является образ дикой груши, олицетворяющей собой родной дом Алана, крепкую и дружную семью. Этот образ проходит через все произведение. Главный герой тяжело переживает «гибель» дерева, которое он всегда считал частью самого себя. Символичным в этом отношении является тот факт, что на срубленной груше сохранилась одна веточка, выпустившая цветы: на месте дерева будет стоять дом, в котором будет жить новое поколение, и появится комната Алана, в которую он всегда сможет вернуться.

Характер главного героя романа автор раскрывает не только поступками и рассуждениями самого Алана, но и высказываниями о нем других персонажей. Так, Заурбек Васильевич отмечает: «¼Все никак не могу понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно!» – «Я тоже»[14], – отвечает Алан. И все-таки, несмотря на это, Алан – это философ, иронически смотрящий на жизнь, это человек, которого отвращает необходимость подчиняться чужой воле, человек, не умеющий довольствоваться малым.

Чаще всего Алан анализирует сосуществование множества его «я», каждое из которых достаточно самостоятельно и делится на несколько подвидов. Внутри личности Алана происходит даже «социальное расслоение»: «¼я ¼ участвовал в научно-технической революции, в преобразовании мира¼ и это было одно мое я, гордое и свободомыслящее, а другое, неприкаянное, шлялось вечером после работы по окраинным улочкам».[15] Однако все «я» Алана жили мирно, наверное, потому, что не забывали о светлой комнате в новом доме, той, куда они всегда могли вернуться, слившись в одно целое.

Алан часто иронизирует, подшучивает над собой и над другими, он как бы не хочет абсолютно серьезно относиться к жизни. И нельзя не призадуматься вместе с ним: «А может не повзрослеть – это и не так уж плохо?»[16] «Большинство творческих находок Тотрова связано¼ с юмористической стороной текста», – отмечает в своей критической работе Л.В. Белоус.[17]

На страницах романа очень часто встречаются житейские мудрости, которые вспоминает Алан, философствуя о жизни или непосредственно проживая ее дни. Автор выделяет их в тексте крупным шрифтом:

«Порядок в доме не приносит беды хозяевам».[18]

«Свято место пусто не бывает».[19]

«Грехи свои лучше держать в тайне».[20]

«Ничто в этой жизни не дается легко».[21]

Для современной осетинской культуры остро актуальной является проблема незнания родного языка его носителями. Р. Тотров обращается и к этой проблеме в своем романе. «Я говорю по-осетински, а ты отвечаешь по-русски, – укоряет Алана один из персонажей романа. – В городе почти все так говорят¼ Только мы, деревенские, помним еще свой язык». Узнав, что Алан тоже «деревенский», его собеседник заключает: «Язык умирает в своем собственном доме».[22]

Важен не только язык, считает автор романа, но и мысли, которые он выражает.

Обращаясь к проблеме осетинского языка, Р. Тотров часто вспоминает и историю родного народа, его прошлое. Следует отметить, что обращение к своему прошлому очень характерно для осетин, поскольку, выражаясь словами Р. Тотрова, «мы – древний народ, а старики ведь любят вспоминать молодость».[23]

Встретившись со своими родственницами – вдовами, Алан с болью вспоминает слово «сидзаргас»: «¼и я не знаю, как перевести его на русский язык, но перевожу все-таки, буквально перевожу:

охраняющая сирот.

Сколько же поколений осетин должно было вырасти без отцов – гунны, готы, монголы, – чтобы из двух простых слов, сидзар – сирота и гас – страж, образовалось одно – сложное, суровое, трагичное в самом звучании своем».[24]

Главный герой романа Р. Тотрова любит свой родной край и хорошо знает его историю, традиции и обычаи своих предков, которые помнит и продолжает соблюдать, продлевая тем самым их жизнь.

В Алане живет память о его родовом селе, несмотря на то, что он был там всего пару раз в детстве: «¼Здесь люди рождались, жили, оборонялись от врагов, хоронили погибших и умерших, и вот я пришел, не знающий их, и стою перед их останками¼ и та же кровь, что остановилась когда-то в их жилах, продолжает течь в моих¼»[25]

«Крепенько же оно сидит в нас, прошлое!»[26] – говорит Алан, имея в виду обычаи и традиции, которые соблюдаются носителями культуры безотчетно. Некоторые из них достоверно и интересно описаны Р. Тотровым на страницах его романа: это существовавший в доисторические времена обычай уходить в страну мертвых, не дождавшись старости, так как это считалось неприличным; это обычай, согласно которому, младший, то есть более сильный, должен идти впереди старшего, для того, чтобы в случае беды принять и отразить первый удар; это и традиционные осетинские застолья с произносимыми на них тостами.

«Бег времени, который зовется жизнью»,[27] вызывает у персонажей романа различное отношение. По мнению одного из героев, жизнь – это совокупность ощущений. Формула жизни, которую выводит для себя Алан, такова: «Душа, ликование, осень, железо, прах¼начало и конец, возвращающийся в начало».[28]

И кажется, что мы подобно героям Р. Тотрова, «движемся в непроглядной космической тьме, держа в вытянутой руке зажженную спичку и ориентируясь на ее огонек, как на свет маяка, ищем то, придумали сами: счастье и бессмертие».[29]

 

Другим представителем современной осетинской русскоязычной литературы является Г.А. Тедеев, творчество которого относится к 70-90 годам XX столетия. Его повесть «Черная жемчужина» была впервые опубликована в журнале «Дарьял» в 1991 году.

По мнению одного из читателей, Г. Тедеев в своем произведении «явно определяет причины поражения алан¼во внутренних раздорах и отсутствии единства духа и мощи по причине пагубного властолюбия».[30]

Первая попытка серьезного литературоведческого исследования повести «Черная жемчужина» была предпринята Т. Хетагуровой в 1993 году. Автор статьи исследует и сопоставляет основные мотивы произведения и приходит к выводу, что Тедеев  обращается к истории осетин для того, чтобы предостеречь будущее; это и делает повесть остро современной.

Наряду с многочисленными художественными достоинствами повести Т. Хетагурова отмечает и найденные ею неточности и шероховатости стиля: «¼не почувствовал автор повести утраченную остроту смысла дословно переведенного им с осетинского языка «взял слово из его рта».[31]

В 1997 году, после выхода в свет сборника повестей и рассказов «Черная жемчужина», Т. Хетагурова предприняла вторую попытку литературоведческого анализа уже целой книги, которую по праву называет «защитой ныне низвергнутых ценностей, таких как честь, патриотизм, долг перед обществом и природой».[32]

Повесть «Черная жемчужина» представляет собой как бы «путешествие» в историю Осетии, в те времена, когда на родину наших предков вторглись монголы. Одним из средств, позволяющих читателю почувствовать то, что события повести происходят в далеком прошлом, является использование Г. Тедеевым уже с первых страниц произведения древнеосетинских названий мест, месяцев, водоемов: «Аландон – древнеосетинское название Терека, Месяц Рыб – октябрь в древнеосетинском календаре».[33] Автор повести употребляет также и слова на осетинском языке, значение которых тоже объясняет, подобно Р. Тотрову.

Стремительно гибнет от безжалостных монголов на страницах повести древний город Фатран, потеряв большую часть своих воинов и обывателей. Сын старейшины города Ростом, считая, что сопротивляться врагу и обрекать себя тем самым на верную смерть бесполезно и бессмысленно, предлагает отцу покориться захватчикам. Для архонта же это означает попрать честь рода, и он проклинает сына. Тогда Ростом решает покинуть  Фатран вместе со своей возлюбленной Бореной. Помыслы юноши на первый взгляд кажутся чистыми и единственно верными: он всей душой желает спасти Борену от монголов, жестоко и изощренно издевавщихся над женской половиной Асии; он считает, что честь рода «надо беречь, но только тогда, кода ничто не угрожает¼ жизни, без которой честь рода, что сабля без хозяина – ни славы ей, ни цены»[34] и потому полагает, что сможет спасти род Фаринконов от гибели. Для счастья, по мнению Ростома, достаточно воздуха, плодородной земли и воды, и ради этого он готов попрать обычаи и покинуть родных и земляков в обреченном на гибель городе.

Борена, с присущей ей женской интуицией, предчувствует недоброе: «¼каково же будет мне, и тебе тоже, там, в солнечной стране за горами, когда мы оставим наших асов¼, наш город! Яд будет сочиться из этого воспоминания, и он отравит нашу радость, исказит судорогой наш смех и сделает горькой нашу сладкую еду».[35] Почти так и случится в дальнейшем. Убежав из Фатрана и проведя первые несколько дней своего пути в полной идиллии и взаимопонимании, не нарушаемых даже подстерегающими опасностями, Ростом и Борена постепенно начинают ощущать тоску. Между влюбленными возникает стена непонимания. И появляется то, чего боялась Борена перед побегом: чувство вины, стыда и одиночества. Кажется, что сама природа способствует этому: погода стоит «гадкая, противная, мерзкая»,[36] а синие тени в глубине ущелья заставляют задуматься о смысле жизни.

Страшная судьба уготована Ростому: его, как монгола, боровшегося с аской девушкой, убивают асы, когда он, в монгольском платье, пытается успокоить бьющуюся в истерике Борену.

Нельзя не задуматься над тем, не делает ли похожим Ростома на его врагов монголов, этих жестоких и хладнокровных убийц, не жалеющих даже младенцев, то, что он облачается в монгольское платье и не снимает его даже в уже покинутых ими местах.

Буквально за несколько мгновений до смерти Ростом падает, и рассыпается жемчужное ожерелье с черной жемчужиной посередине, которое надела на него мать Борены. В этот же момент влюбленные поняли, что случится что-то непоправимо страшное, раз рассыпалось наделенное магической силой ожерелье.

«¼Все имеет конец, ведь продолжительность еще никогда не составляла свойство счастья»,[37] – утверждает автор повести. И хочется добавить: тем более счастья, достигнутого ценой предательства ради спасения собственной жизни.

Таким образом, Ростом был изначально обречен. Борена же остается жить. Можно утверждать, что ее образ воплощает в себе лучшие качества героинь Нартского эпоса. И, наверное, не случайно она, женщина, вышла на первый план жизни народа, когда весь род в опасности.

На то, что помыслы и стремления Ростома покинуть Фатран с целью спасти род Фаринконов были ложными, указывает создание «Приюта для имеющих во чреве»¼ о котором рассказывают влюбленным оставшиеся в живых аские женщины. Там они будут растить родившихся потомков погибших асов и рассказывать им о славе и обычаях, «чтобы не вымер народ асов, не исчез с лица земли».[38]

Проблемы, которые поднимает в своей повести Г. Тедеев, являются очень важными и злободневными, ведь, обращаясь к прошлому, писатель предупреждает нас о том, какое будущее ждет его народ в случае повторения исторических ошибок. Асы в «Черной жемчужине» терпят поражение, так как не сумели объединиться друг с другом в нужную минуту, разобщенные и ослабленные внутренними раздорами.

И к разряду «вечных» относится вопрос, которым терзается Ростом: «Как обозначить границу между Божьим промыслом и собственными действиями с ошибками и личной виной каждого?..»[39]

 

 

Примечания: