Ф.М. Урумова

 

 

 

 

 

свойства эффективных институтов

 

 

В рамках институционального экономического подхода большая роль отводится теоретическим аспектам институтов. Рассматривая институты как нормы и правила поведения, необходимо исследовать характеристики институтов, эффективных для координации индивидуального поведения, обладающих нормативным воздействием. Остановимся на важнейших критериях.

Первый критерий – институты должны быть общими. Иными словами, они не должны быть для индивидов и обстоятельств дискриминационными. Общий характер институтов определялся Фридрихом фон Хайеком[1]  как «применимость к неизвестному и неопределяемому числу людей и обстоятельств».

Второй критерий – эффективное правило должно быть определенным в двух значениях: быть знакомым и понятным, а также давать надежное руководство в будущих обстоятельствах. Таинственные выражения, секретные указы, неясные или эфемерные законы нарушают принцип определенности, препятствуя созданию эффективных институтов. Принцип определенности, таким образом, подразумевает, что обычные граждане должны ясно читать институциональные сигналы, знать последствия нарушения правил, и быть способными полагаться на их уместность в своих действиях.

Третий критерий –  открытость, под которой мы подразумеваем способность к развитию. Институты должны быть открытыми, чтобы позволять действующим лицам отвечать на вновь возникающие обстоятельства инновационными действиями. Эти три критерия  объединены в концепцию универсальности.[2]

Универсальность института означает, что он  общий и абстрактный (не  специфический), определенный (прозрачный и надежный) и открытый в том смысле, что применяется к неограниченному числу случаев. Простые правила более узнаваемы, чем сложные правила, и потому лучше выполняют свои функции. Универсальность может относительно легко достигаться,  к примеру, в случае запретительных правил. Правило «не укради» универсально, дает индивидам большой простор для принятия собственных решений, применяется к неограниченному числу людей и обстоятельств. Универсальность утверждает, что никто не может быть выше закона, подразумевает процедурное равенство всех индивидов. Универсальность – часть того, что обычно воспринимается как справедливость. Дискриминационное применение правил и санкций к людям в соответствии с их статусом, богатством, влиянием, расой или религией считается несправедливым.

Нарушение правила универсальности подрывает подчинение правилу и его прозрачность, тем самым подрываются нормативные, координационные качества институтов. Если к богатым людям подходить с другой моральной меркой, если отдельные лица могут безнаказанно нарушать правила, или если люди применяют заниженные моральные стандарты к чиновникам по сравнению с простыми людьми, тогда стихийная приверженность правилам подрывается и исчезает – соответственно  институты не выполняют необходимые функции.

Универсальность – это один из главных формальных атрибутов правового государства. Концепция диктата закона или правового общества имеет давнюю традицию в Европе. В XIX веке осуществлялись значительные правовые реформы во многих странах, которые упростили законодательства, чтобы облегчить подчинение правилам, сделать его дешевле и  сократить издержки исполнения закона.

Законодательство усложнялось, отражая растущую сложность общества, однако, сложные правила не работали, поскольку переоценивалась познавательная способность людей и накладывались излишне высокие издержки подчинения.[3]   В силу этого юристами предлагались простые правила для оперирования в условиях сложной жизни с учетом индивидуалистических позиций и признании важности проблемы знания.[4]   Сложные законы трудно, а часто и невозможно исполнять, поэтому имеет смысл найти некий оптимальный уровень сложности закона, позволяющий избежать указанные проблемы.

Петер Шак[5]    выявил четыре характеристики дисфункциональной сложности институтов:

*   плотность, т.е.  институты регулируют слишком много, часто в предписывающей манере;

*   техничность, когда правила не могут быть поняты простыми гражданами, и требуют профессиональных экспертов для интерпретации и применения;

*   дифференциация, означающая наличие частичного дублирования различных правовых органов (местное, региональное и федеральное право); и

*   неопределенность, означающая присутствие  слишком большого числа условных правил, так что ни один вопрос не определяет правовой исход.

Ричард Эпштейн указывал, что подобные  системы правил налагают высокие издержки подчинения на граждан и очень дороги. Для преодоления этих недостатков, он предлагает простые правила в качестве доминирующего, а не исключительного подхода к управлению поведением людей. Он пишет: «…при доминирующем ограничении редкости настаивать, чтобы каждая новая правовая морщинка оплачивалась некоторым улучшением распределения общественных ресурсов». Эпштейн предлагает следующие простые правила, соблюдение которых позволит  снять указанные проблемы: индивидуальная автономия, первое владение, произвольный обмен, контроль агрессии, привилегии, ограниченные случаями необходимости, и справедливая компенсация за изъятие частной собственности, с уклоном в направлении перераспределения…[6]  Первые четыре правила созданы для установления базовых отношений между индивидами и их контролем над вещами, следующие два созданы, чтобы предотвращать проблему координации, которая остается даже в мире сильных и защищенных  прав собственности и частных контрактов. Все дело состоит в поиске минимизации ошибок, возникающих из этих двух источников… Защита богатых, потому что они богаты, или интересов крупных предпринимателей, потому что они влиятельны, не является  частью общего плана. Такой простой набор легальных правил позволяет исключать фаворитизм.

Первой и наиболее важной  функцией институтов является экономия на необходимом для координации людей знании.

Познание – это реконструкция реальности, воспринимаемая сознанием с помощью чувств, которые помогают людям расшифровывать реальность. Познание в некоторой степени культурно обусловлено, так что люди принадлежащие разным культурам, расшифровывают реальность по-разному. Человеческое сознание информируется социальным опытом: реальность для одного индивида часто отличается от реальности, воспринимаемой другим с иным опытом. Мы «смотрим на мир» и расшифровываем сложную реальность вокруг себя, закрепляя значения за символами и, соотнося символы, оперируя «образами».[7]   Символизирование как одна из форм поведения есть создание, комбинация и переработка символов. Символ – это ментальная абстракция, образ в сознании, который представляет более сложное целое. Однако мышление с помощью символов не является частым делом индивида. Символизация составляет наиболее существенную часть знания и информации, которую мы получаем, она влияет на более примитивные типы поведения (рефлекторное и инструментальное). Интенсивное обучение «интернализирует» концепции и понятия, первоначально принимаемые сознанием как символы и затем через повторяющиеся процессы превращались в условные рефлексы. Такое рефлекторное поведение ускоряет процессы решений и усиливает эффективность человеческих взаимодействий.

Рациональное принятие решений требует знания и добровольный выбор между альтернативами. Чтобы рациональный выбор был возможен, альтернативы должны быть известны. Однако ресурсы и время для приобретения информации об альтернативах редки и дороги, так что бесконечный сбор информации невозможен. «Информационные издержки это издержки переезда от невежества до всезнания, и редко торговец может осилить все путешествие».[8]    Поэтому возникает вопрос, до какого предела индивиды будут вести поиск информации: до того, как ожидаемые предельные издержки будут равны (предельным) ожидаемым выгодам [11],  или до того, как опыт подскажет, что они вероятно знают достаточно чтобы решать?

Ответ в том, что индивиды не могут знать ожидаемые издержки и выгоды получения определенных типов информации до ее получения. Так что они не могут максимизировать чистый доход от знаний еще не полученных. Парадоксально, им нужна информация до ее получения. Этот логический довод был назван ранее «информационным парадоксом».[9]    В отличие от производства товаров и услуг, когда знание о затратах и выгодах есть вначале так что использование ресурсов может быть оптимизировано, производство информации не может быть объектом таких рациональных расчетов.

Короче говоря, в поисках нового знания, мы никогда не знаем, что найдем, и будет ли ожидаемая информация полезной и ценной.

Получение и анализ нового знания дорог в смысле времени, усилий и ресурсов. Поэтому никто не получит всю информацию, необходимую для сложных операций. Люди скорее будут стремиться эксплуатировать знание других, взаимодействуя с ними. Действительно, это рационально для людей приобретать только определенные частицы информации и оставаться в неведении о другой информации, из-за высоких издержек и неопределенных исходов поиска знаний (рациональное незнание).

Для усиления качеств, экономящих знание, институты должны обеспечиваться более определенными сигналами или символами. Так, символ красного цвета в дорожном движении быстро и лаконично нам сообщает об остановке, символы униформы и знамен помогают координации военных действий, символ банкноты сигнализирует об определенной стоимости. Очевидно, символ это материальная вещь (например, кусочек красиво отпечатанной бумаги), но его функционирование решающим образом зависит от институтов, представляющих символы. Главной функцией символа является то, что он удобно представляет и напоминает сложные правила.

Аналогичная функция экономии знаний часто прикрепляется к табу. Интересна история возникновения табу, связанного с обычаями тихоокеанских островитян. Вместо передачи массе обычных людей сложных знаний о том, что рыба в определенных районах рифов ядовита в определенное время года, островитяне просто объявляют эту рыбу tapu (запрещенной). Похожие табу давно связаны со свининой в иудаизме, позднее в исламе, поскольку свиньи на Ближнем Востоке часто были заражены трихинеллезом. Табу спасают людей от неприятностей путем запрещения или пониманием того, почему определенные обстоятельства могут навредить им. Цель табу – получить безусловное послушание, без постижения сложных знаний. Это может, конечно, становиться барьером для приспособления институтов к новым обстоятельствам, что порождает проблемы, связанные с таким важным свойством эффективности институтов как открытость. Символы и табу, таким образом, порождают безусловные, часто полуавтоматические реакции в поведении людей и тем самым служат сокращению процесса сбора и оценки знания, т.е. сокращают информационные издержки. Они также делают более непосредственным и прямым выполнение правил, что  не исключает иногда нарушений символов и табу лидерами общества для контроля над своими подчиненными.

Таким образом, можно сделать заключение, что для эффективного функционирования институты должны быть общими, определенными и открытыми, что объединяется в понятие универсальности. Помимо этого институты должны быть простыми, понятными, достаточно легкими для исполнения и экономить на координационных издержках.

 

 

Примечания:

 



[1] Hayek, F.A. (1973), Law, Legislation and Liberty, vol.1: Rules and Order, Chicago and London: University of Chicago Press, Р. 50.

[2] Leoni, B. (1961), Freedom and the Law, Princeton, NJ: Van Nostrand.

[3] Schuck, P.  (1992), “Legal Complexity: Some Causes, Consequences, and Cures’, Duke Law Journal, vol.1:3. Arrow, ([1962] 1971), ‘Economic Welfare and the Allocation of  Resources for invention’, in D.M.Lamberton (ed.), Economics of information and Knowledge, Harmondsworth, Middx: Penguin, 141-60.

[4] Epstein, R. (1995), Simple Rules for a Complex World, Cambrigde, MA: Harvard University Press.

[5] Schuck, P.  (1992), “Legal Complexity: Some Causes, Consequences, and Cures’, Duke Law Journal, vol.1:3.

[6] Epstein, R. (1995), Simple Rules for a Complex World, Cambrigde, MA: Harvard University Press, Р. 307-308.

[7] Boulding,  K.E. ([1956] 1997), The Image: Knowledge in Life and Society, 11th edn, Ann Arbor, MI: University of Michigan Press.

[8] Stigler, G.J. (1967), ‘Imperfections in Capital Markets’, Journal of Political Economy, vol. 75, 287-92.

[9] Arrow, ([1962] 1971), ‘Economic Welfare and the Allocation of  Resources for invention’, in D.M.Lamberton (ed.), Economics of information and Knowledge, Harmondsworth, Middx: Penguin, 141-60.

 

Hosted by uCoz