О.М. Урумов, Ф.М. Урумова

 

 

 

Культивирование эффективной институциональной среды как фактор экономического роста 

 

 

Заметно растущее в последнее время влияние институциональных идей в экономической теории выражается в пересмотре многих устоявшихся взглядов. Проблемы устойчивого роста производительности и доходов всегда находятся в центре внимания исследователей, и в попытке объяснения экономического роста обнаружилось, что необходимо принимать во внимание все больше объясняющих факторов.

В 40-50-е годы ХХ века большинством исследователей подчеркивалась важность для долговременного роста мобилизации капитала, при этом считалось, что экономический рост зависит от накопления капитала, причем процесс формирования капитала часто характеризовался как потенциально нестабильный (Harrod-Domar theory).

В послевоенный период рост экономисты рассматривали как временное явление, т.к. полагали, что растущее количество капитальных инвестиций приведет к снижению предельной производительности капитала. Здесь идеи были созвучны с высказанным Марксом в XIX веке предсказанием о постепенном упадке капиталистической системы, поскольку инвесторы рано или поздно исчерпают идеи прибыльного использования капитала, так что норма возврата на капитал (рентабельность капитала) упадет. Теперь известно, что данное предсказание было ошибочно.

Однако с оживлением экономики  фокус на мобилизацию капитала в качестве объяснения процессов роста стал слишком узким.  Теперь экономисты опирались на определение функции национального производства, и соотношении, в котором такие факторы как капитал, труд и технология относятся к прогнозируемым величинам выпуска. Наметился возврат к теории XIX века, считавшей рост населения ключевым элементом влияния на экономический рост, который в первую очередь обусловлен ростом рабочей силы.

Быстрый рост предложения труда обычно рассматривался как позитивный фактор влияния на экономический рост. Считалось, что все факторы производства обладают положительной, но уменьшающейся производительностью. Этот неоклассический подход имел то преимущество, что демонстрировал, что процесс роста не обязательно должен быть стабильным или неизбежно приводить к убывающим темпам роста, как полагал Маркс. Технически говоря, экономисты более не  рассуждали в терминах производственной функции, однако учитывали, что передовая технология позволяет «отодвигать» производственную функцию. Теория также допускала, что цены на факторы производства могут изменяться и более дорогие факторы  могут замещаться. Для возможности замещения между трудом и капиталом, необходимо было открытое признание  роли технологии, поскольку замещение факторов требует изменения технологии, поэтому позднее технические инновации попали в фокус интересов исследователей, изучавших причины экономического роста.

Дальнейший толчок поиски получили в 60-е годы ХХ века, когда теоретики стали подчеркивать важность качества образования и приобретения навыков: процессы дополняющие  «человеческий капитал».[1] Термин человеческий капитал обычно относится только к тем активам, которые воплощены в индивидах (навыки, знания, ноу-хау); однако ученые все чаще используют более широкое понятие человеческого капитала, включающее такие не воплощенные в конкретные навыки знания, как общие ценности, соглашения, правила и законы – то, что можно обозначить термином «институты». Человеческий капитал, таким образом, распространяется дальше формального знания, охватывая неявное, неформальное ноу-хау, отношения и базовые ценности, а также социально разделяемые системы правил.

На исходе 60-х часть исследователей сконцентрировалась на вкладе в экономический рост природных ресурсов, указывая на возможность истощения некоторых природных ресурсов.[2] Существовала более оптимистичная позиция, что растущие из-за редкости цены на некоторые природные ресурсы мобилизуют новое знание на то, чтобы добывать больше  ресурсов или экономить на имеющихся, тем самым открывать новые пути экономического роста.

В большинстве примеров количественного анализа экономического роста (базирующихся на положении о неоклассической производственной функции и конкурентных рынках) было показано, что различия между медленно и быстро растущими экономиками «объяснялись» третьими факторами. Однако,  анализ по-настоящему не объяснил, почему одни общества накопили больше физического и человеческого капитала, чем другие, предлагая только приблизительные объяснения роста.

Анализируя экономический рост старых и новых индустриальных стран, на основе наблюдений, сделанных в 1930-х, экономисты заметили, что с ростом уровня дохода структурный состав экономической деятельности постепенно меняется. В частности, до определенного уровня дохода промышленное производство является «движущей силой роста», возрастая быстрее, чем экономика в целом. Свыше определенного уровня дохода начинают непропорционально быстро расти услуги. Кроме этого было замечено, что при разных уровнях дохода вырываются вперед разные отрасли промышленности: трудозатратные отрасли имеют предел роста, когда доходы (и зарплаты) низкие, а более капитало- и квалификационно-интенсивные отрасли, когда доходы растут. Структурный состав национального продукта свидетельствует, что за общей картиной макроэкономического роста в действительности органически развивались микроэкономические структуры. Экономики с высокой степенью ценовой гибкостью и высокой мобильностью факторов имели тенденцию расти быстрее, чем жесткие экономики, поэтому структурное изменение экономики  являлось неотъемлемой частью процесса роста. Таким образом, к центральным факторам экономического роста отнесли капитал, труд, технологию, человеческий капитал, природные ресурсы и структурные изменения экономики.

Позднее выяснилось, что на жесткость экономических структур работают политические процессы, причем в менее развитых странах могут править установившиеся группы интересов, в развитых же демократических экономиках лобби и группы интересов могут манипулировать политическими и административными процессами, оказывая сопротивление структурным адаптациям.

Микроэкономический фокус (на предприятии)  хорошо совмещается с обновленным и более сложным акцентом на центральной роли знания: как лучше искать, апробировать и применять новое полезное знание? Что мотивирует агентов этого процесса – предпринимателей – мобилизовывать факторы производства, рисковать новаторским использованием знания и проверять структурные изменения? Экономические предприниматели находятся в постоянном поиске новых знаний и готовы рисковать непроверенными комбинациями факторов производства в надежде на материальные выигрыши, они чутко настроены на поиск деловых возможностей и готовы эксплуатировать их, неся трансакционные издержки. 

В 70-е годы теоретики обратились к работам исследователей первой половины ХХ века, в частности: Д. Шумпетера,  представителей австрийской экономической  школы Л. фон Мизеса и Ф. А. Хайека,  изучавшим роль предпринимателей в экономическом прогрессе и подчеркивавшим важность конкуренции как процесса обнаружения полезного человеческого знания. Они считали, что эволюция знаний, технологии и экономики двигалась рисковыми агентами, открывающими новые знания, однако только при наличии материальных стимулов быть на чеку, предпринимать инновации под давлением конкуренции.

Знание может эксплуатироваться и умножаться только в условиях сотрудничества обладателей специальных знаний. Оптимальное разделение труда – которое в действительности представляет собой наилучшее разделение и координацию знания – таким образом является реальным источником экономического прогресса. Данная идея была высказана еще Адамом Смитом: «Это великое умножение производств всех различных искусств вследствие разделения труда вызывает в хорошо управляемом обществе универсальное изобилие, которое распространяется до низших слоев населения».[3]

С середины 70-х ХХ в. поиск объяснений экономического роста дал импульс развитию  исторического направления.[4] В исследованиях предпринимались попытки анализа, каким образом гигантский прогресс в техническом и организационном знании вылился в промышленную революцию. Этот прогресс возник не вдруг, а критическим образом зависел от постепенной эволюции институтов, благоприятных для капиталистического накопления  и развития рыночного обмена (в частности, такие институциональные аспекты как: индивидуальные гражданские свободы, права собственности, эффективная правовая защита контрактов, ограничение вмешательства государства). Воспроизводить устойчивый экономический рост было невозможно там, где не было доверия. Подчеркивалась необходимость благоприятных институциональных рамок, поддерживающих взаимное доверие, наряду с экономическими, гражданскими и политическими свободами.

Возникал вопрос, почему значительный прогресс технических знаний в неевропейских культурах не привел к промышленной революции? Долгое время в экономической истории было загадкой, почему передовая китайская технология, особенно в эпоху династии Сунь (960-1278) так и не переросла в промышленную революцию. Ответ на этот вопрос нашли историки, их анализ указывал на нехватку в Китае и других гигантских азиатских экономиках определенных общественных, политических и правовых предпосылок – институтов. В больших, закрытых экономиках властям не приходилось конкурировать для привлечения или удержания предприимчивых, знающих людей в своей юрисдикции (как в случае с позднесредневековой Европой). Власти не вынуждались культивировать институты, привлекательные для  мобильного капитала и предпринимательства.[5]

Анализируя альтернативные объяснения неудачи Китая в стимулировании устойчивой промышленной революции, представители направления экономической истории  (Jones, E.L.)[6] пришли к выводу, что отсталость институционального развития в Азии свела на нет  плоды технического прогресса и потенциал большого рынка. Дуглас Норт пришел к аналогичному заключению: «Историческое исследование экономического роста является исследованием институциональных инноваций, которые позволяют растущим сложным обменам реализоваться, сокращая трансакционные (и производственные) издержки таких обменов». И, по мнению одного из ведущих американских экономистов Мансура Олсона, устойчивые различия в темпах экономического роста не могут быть объяснены без обращения к институтам.[7]

Институты, к которым уже обращался в приведенной выше цитате Адама Смита о «хорошо управляемом обществе», вновь  были признаны важными для координации систем. Математические исследования данной проблемы показали, что можно определить широкий диапазон поведенческих рамок, но при этом небольшие изменения переменных, побочные эффекты которых постепенно эволюционируют в важнейшие влияния на всю систему (теория хаоса), могут быть непредсказуемыми. Подобный аналитический подход объясняет неопределенности в экономической и деловой жизни, развивающиеся внутри сложной, меняющейся сети, поэтому  взаимодействия в экономике в значительной степени зависят от повторяющихся моделей, на которые индивиды могут полагаться. Если они нарушаются из-за политического вмешательства, развиваются непредвиденные побочные эффекты, делающие планирование точных результатов невозможным. Поэтому координация требует общих, абстрактных и адаптивных правил взаимодействия – институтов, которым отводится центральная роль в долговременном экономическом развитии. Только с помощью таких правил может координация углубляться, а экономическая эффективность и уровень жизни расти.[8]

Представленные выше различные направления научного поиска дополнили эмпирической субстанцией неоавстрийскую школу (так же как континентальные европейские исследователи ордо-либеральной школы и приверженцы традиции общественного выбора). «Неоавстрийцы» также подчеркивали критическую важность институтов для предпринимательства в открытии полезных знаний и в направлении ресурсов капитала, труда, навыков и сырья на создание новых и растущих объемов выпуска.[9] Экономический рост, таким образом, статистически измеряется посредством отражения действий предпринимателей, производителей, потребителей, всей экономических агентов по получению ценных благ.

Эмпирические исследования выявили существенный институциональный аспект – важность предпочтения материального благополучия вместе с широко разделяемыми предпочтениями ряда фундаментальных ценностей, таких как свобода, справедливость и безопасность. Соответствующие институты есть необходимое, но недостаточное условие роста. Предприниматели и индивиды вообще должны кроме этого иметь предпочтения честной кооперации и материального благополучия (например, предпочитая работу отдыху). В долгосрочной перспективе существует сложное взаимоотношение между фундаментальными ценностями людей и институтами: если институты способствуют созданию богатства, члены общества быстрее развивают «вкус к опыту, и если они получили опыт роста, то ценят институты, укрепляющие доверие».[10]

Таким образом, экономический рост совершается предпринимателями, использующими знание с целью углубления разделения труда (специализации). Это возможно только при соответствующих «правилах игры», управляющих взаимодействиями людей. Необходима соответствующая институциональная структура, обеспечивающая рамки кооперации индивидов на рынке, и организации, делающую кооперацию достаточно предсказуемой и надежной. Координационные рамки, например, обеспечиваются культурными соглашениями (условностями), общей этической системой и формальными правовыми и регулирующими условиями. Результатом является понимание процесса экономического роста, связывающего макроэкономический анализ с микроэкономикой структурных изменений и микроэкономическими основами мотивации и институциональных ограничений, иными словами, связывает экономический рост с такими социологическими факторами, как предпочтения и системы ценностей.

Во многих отношениях фокус на институциональных аспектах в объяснении экономического роста приходит к открытию заново того,  что уже высказывали Д.Юм и А.Смит: по крайней мере, три института являются фундаментальными для человеческого прогресса и цивилизованного общества –  гарантия прав собственности, свобода перемещать собственность добровольными контрактными соглашениями,  и соблюдение данных обещаний.[11] Стало очевидным, что современная теория экономического роста возвращается к традиционной связи с социологией и антропологией. Еще в прошлом веке известный экономист-социолог Макс Вебер высказал идею о том, что экономический рост зависит от накопления капитала, которое в свою очередь зависит от класса капиталистических предпринимателей, кто в свою очередь мог стать активным, если бы в наличии имелся соответствующий набор религиозных ценностей, гражданских добродетелей и институтов.[12] Важность соблюдения принятых сообществом норм и правил, законов и традиций помогает экономическим агентам экономить на трансакционных издержках, издержках координации поведения, экономить на информационных издержках. Институты, выполняя свои функции, тем самым поддерживают сложную паутину человеческих взаимодействий.  

 

 

Примечания: