Н. Дзуцева

 

 

ОБРАЗ КАВКАЗА В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ                              К. ХЕТАГУРОВА,  Я. ПОЛОНСКОГО, С. НАДСОНА

 

Кавказом были очарованы многие выдающиеся писатели (Грибоедов, Лермонтов, Марлинский, Полежаев, Пушкин и др.), воспевшие его в ряде своих прекрасных произведений. К числу перечисленных литераторов можно отнести  С. Я. Надсона и Я. П. Полонского, которые тоже навсегда полюбили Кавказ. Эта любовь к нашему чудесному краю сближает их с Хетагуровым,  которая безгранично обожал свой край и свой народ.

С какой поэтичностью передано любовь к Кавказу в поэме Хетагурова «Перед судом» (1893):

Как я любил шум водопада,

Вершины гор, небесный свод
И скал задумчивых молчанье!

……………………..

Я чутко отвечал на зов
Орла, парящего в лазури,
Я понимал стенанье бури
И ветра заунывный вой ...

 

О любви Коста к Кавказу прекрасно сказал известный исследователь
осетинской литературы Х.Н. Ардасенов: «Коста ... любил Кавказ с его
суровой природой, высокими горами и глубокими ущельями. Он любил
задумчивое молчание скал и грозный шум водопадов, бурные потоки горных
рек... Чувства радости, обуявшие его при восходе солнца, сменяются
чувством грусти при наступлении темноты»[i] Но вот «мрачного утеса
коснулись первые лучи солнца»:

И утес холодный ожил, улыбнулся,

Запылал румянцем ярким, как дитя.

 

При анализе стихотворения Коста «Утес» критик ограничивается
раскрытием только этого фрагмента и мастерски воспроизведенной поэтом
раскинувшейся перед ним картины кавказской природы. И продолжая свое
глубокое исследование, Ардасенов замечает: «Вокруг утеса все засияло: и
лес, и долины, и горы, Залитые солнцем, реки серебрятся, утренний воздух
наполняют радостные хоры ...»[ii]

Но этот праздник великана, которому только что были чужды горе и
печаль, длился недолго»: ...вскоре показалась туча. Ущелья сотрясаются от
раскатов грома. И тогда:

Застонали скалы, повалились ели;
Под ударом бури дрогнул великан ...
Ландыши помяты, камни потускнели,
Хлынули потоки из глубоких ран ...
Наступила полночь, тихая, немая ...
В сон невозмутимый погружен утес ...
Только, по ланитам змейкою сбегая,
Падают беззвучно в бездну капли слез.

(«Утес», 1894)

 

Анализ стихотворения «Утес» привел критика Ардасенова к выводу,
что «композиционная стройность, художественная выразительность,
богатство выраженных в нем чувств дают право назвать это небольшое
лирическое стихотворение жемчужиной осетинской пейзажной лирики»[iii]

Мы полностью согласны с Ардасеновым, так как, как и он, очарованы
мастерством Коста - живописца, который не только в стихах, но и в
полотнах художественно воспроизвел красоту родного края, подмечая до
мелочи все в ее пейзажах. Перед нами предстает не бездушный мир: утес
оживает, улыбается, когда его согревают лучи солнца. Холодному утесу, как
и сердцу поэта, нужно тепло, которое ему дарит природа. В минуты общения
с ней он забывает, как и одушевленный им утес, о горе и печали. Но в
другой момент, когда над ущельем грянул гром, потрясая все вокруг своими
раскатами и хлынувшими вслед за этим потоками, великан дрогнул. А когда «наступила полночь, тихая, немая...» по щекам утеса, погруженного
«в сон невозмутимый», потекли капли слез. И кажется, что в эти минуты
такие же слезы текли из глаз Коста, наблюдавшего эту картину.

И в стихотворении «Джук - тур» мы видим тоже боготворение
Кавказа. И здесь все говорит о любви поэта к родному краю, к ее суровой
красоте, которой Хетагуров был пленен до конца своих дней. Вот каким
предстал перед Коста Джук - тур, дикий баран:

Бестрепетно, гордо стоит на утесе
Джук - тур круторогий в застывших снегах,
И, весь индевея в трескучем морозе,
Как жемчуг, горит он в багровых лучах.
Над ним лишь короной алмазной сверкает
В прозрачной лазури незыблемый Шат;
У ног его в дымке Кавказ утопает,
Чернеют утесы и реки шуршат ...
И луч зеленеет, и серна младая
Задумчиво смотрит в туманную даль ...
И смутно на эту картину взирая,
Познал он впервые любовь и печаль ...

 

По мнению Ардасенова, в этом стихотворении «чувствуется романтика
гор и непередаваемый колорит кавказской природы. Здесь думы и чувства
человека сливаются с красотой девственных скал, вечных снегов,
рождающих чувства гармонии»[iv]

По-нашему мнению, смелый образ Джук – тура, гордо стоящего на утесе, созвучен образу горцев. Такими же гордыми, статными и смелыми  хотел их видеть поэт.

А как изумительно и трепетно обращение  Надсона к Кавказу, к «югу желанному», куда спешил «усталый и больной» поэт из «края льдов... из мглы сырой, надеясь согреться теплом и светом этой земли «обетованной». Его манили седины Кавказа, суровые крутизны, ущелья и долины, потоки и реки. И поэт в своем обращении к Кавказу признается:

Я слышал шум волны нагорной,
Я плачу Терека внимал,
Дарьял, нахмуренный и черный,
Я жадным взором измерял,
И сквозь глухие завыванья
Грозы - волшебницы седой -
Звенел мне, полный обаянья,
Тамары голос молодой.

…………………………

А там, где диадемой снежной
Казбек задумчивый сиял,

С рукой подъятой ангел нежный,
Казалось, в сумраке стоял ...

 

Общение с природой Кавказа благотворно подействовало на Надсона.
Усталость и болезнь словно отступили, в душу его вселилась бодрость:

И что же? Чудо возрожденья
Свершилось с чуткою душой,
И гений грез и вдохновенья
Склонился тихо надо мной.
Но не тоской, не злобой жгучей
Как прежде, песнь его полна,
А жизнью вольной и могучей
Как ты, Кавказ, кипит она...

(«В горах»).

Величественный образ Кавказа нашел свое поэтическое воплощение и
в другом стихотворении Надсона, «Да, хороши они, кавказские вершины».
Прежде, чем приступить к анализу этого стихотворения, хотелось бы
привести отрывок из письма С.Я. Надсона из Тифлиса сестре Анне
Яковлевне, воспитывающейся после смерти матери в Николаевском
Институте: «... на военно - грузинской дороге встретили меня сильная буря
и такой страшный ветер, о котором вы в Петербурге, конечно, не имеете ни
малейшего понятия. Зато в Тифлисе погода чудесная - солнце и зелень. Твой
почтенный братец то и дело лазит по горам и взбирается на страшные
крутизны, отыскивая прекрасные виды. И виды действительно стоят того,
чтобы на них любоваться без конца: какая- то глубоко - могучая и бесконечно - суровая мысль залегла в седых горах Кавказа. Так вот и
кажется, что сдвинутся они, эти суровые великаны, и раздавят дерзкого
червяка - человека, решившегося взобраться на их крутые хребты. Как
чудно - хорошо стоять на их вершине, на краю обрыва, и глядеть на
лежащий под ногами город с его хлопотливой, муравьиной жизнью и
движением! Как отрадно, как вольно дышится горным воздухом! Но всего
этого не передать в письме».[v]

Но если в стихотворении «В горах» (1879) мы видели только
восхищение поэта красотой Кавказа, то в стихотворении «Да, хороши они,
кавказские вершины» чувство восторга сменяется чувством скуки о «милом
сердцу его севере». «Время вернуться в Петербург приближалось, и он
рвался туда. В Тифлисе все ему опротивело. Настало лето - время года,
невыносимое в Тифлисе..., мне просто не в мочь выносить эту жару .. .»[vi] Стихотворение, «Да, хороши они, кавказские вершины» как бы состоит
из двух частей: в первой части - те же замечательные описания кавказских
пейзажей, пленивших поэта богатством красок как и при первой встрече:

 

Да, хороши они, кавказские вершины,
В тот тихий час, когда слабеющим лучем
Заря чуть золотит их гордые седины,
И ночь склоняется к ним девственным челом.
И жрицы вещие, объятые молчаньем,
Они стоят в своем раздумье вековом;
А там, внизу, сады кадят благоуханьем
Пред их незыблемым, гранитным алтарем;
Там - дерзкий гул толпы, объятой суетою,

Водоворот борьбы, страданий и страстей,-
И звуки музыки над шумною Курою,
И цепи длинные мерцающих огней!

 

Но, любуясь этой панорамой, поэт, вспомнив родные места, их ширь и
даль, вдруг скажет о кавказских вершинах:

 

Но нет в их красоте знакомого простора:
Куда ни оглянись - везде стена хребтов,-
И просится душа опять в затишье бора,
Опять в немую даль синеющих лугов;
Туда, где так грустна родная мне картина,
Где ветви бледных ив склонились над прудом,
Где к гибкому плетню приникнула рябина,
Где утро обдает осенним холодком...
И часто предо мной встают под небом Юга,
В венце страдальческой и кроткой красоты,
Родного Севера - покинутого друга -
Больные, грустные, но милые черты.

 

Как видим, хоть и хорош Кавказ, но под его небом перед Надсоном
часто встают «больные, грустные, но милые черты родного Севера -
покинутого друга..., хотя «так грустна родная картина...» и там «утро
обдает осенним холодом».

И здесь сказывается его близость к Коста, который тоже, где бы ни
находился, стремился в бедную Осетию, «в край наш родной», которую
«кровью, насильем смирили пришельцы - алдары, где «отняты горы... Нет

мертвым покоя, Старых и малых тиранят, секут...» Он стремился сюда, чтобы как-то помочь своему обездоленному народу. И стоило ему увидеть родные снежные горы, как слезы радости лились из глаз. Он очарованно любовался лучом солнца, скользящим по скалам, его манила вышина, где сиял горный снег, где «с диких скал свергаясь, Воет водопад; С двух сторон, сверкая, ледники висят» («Всати»).

Много пламенных и вдохновенных строк пробудил Кавказ и в душе Я.П. Полонского, пробывшего здесь пять лет (1846-1851). «Пятилетнее пребывание в Закавказье составляет важный период в жизни и литературной деятельности Полонского. Эти годы были временем его творческого роста, свидетельством чему служит обширный цикл стихотворений, в которых широко и ярко отразились новые впечатления поэта. Историческое прошлое и современная жизнь Грузии, ее природа, нравы и обычаи, предания и поверья грузинского народа - все это послужило для Полонского обильным источником новых поэтических тем и сюжетов, образов и мотивов.

Кавказские произведения Полонского, в которых он затрагивал темы и вопросы местной жизни, проникнуты чувством дружеского расположения к народам Закавказья и уважением к их культуре».[vii] Это время явилось важной вехой в творческом развитии поэта, в раскрытии его поэтического и гражданского облика. На Кавказе им создан прекрасный сборник стихотворений «Сазандар», о певце - поэте. Вот как окрыленный Полонский воспроизвел природу Грузии в стихотворении «Старый Сазандар»:

 

Земли, полуднем раскаленной,

 Не освежила ночи мгла.

Заснул Тифлис многобалконный;

Гора темна, луна тепла...

Кура шумит, толкаясь в темный
Обрыв скалы живой волной. . .
На той скале есть домик скромный
С крыльцом над самой крутизной.
Гор не видать - вся даль одета
Лиловой мглой, лишь мост висит,
Чернеет башня минарета,
Да тополь в воздухе дрожит.

На Кавказе поэт написал и другие известные стихи, такие как «Качка в
бурю», «Ночь» и другие. По мнению критика В. Фридлянда, стихотворение
«Ночь» можно назвать одной из вершин русской лирической поэзии. Оно не
уступает лучшим созданиям Тютчева и Фета. Полонский в нем как
вдохновенный певец ночи».[viii]

А покидая Кавказ из-за тяжелой болезни отца, Полонский написал
стихотворение «На пути из Кавказа», где поэт, чья «душа на простор
вырывается из-под власти кавказских громад», шлет прощальный привет
Грузии и всему Кавказу:

 

Неприступный, горами заставленный,
Ты, Кавказ, наш воинственный край,-
Ты, наш город Тифлис знойно-каменный,
Светлой Грузии солнце, прощай!
Душу, к битвам житейским готовую,
Я за снежный несу перевал.
Я Казбек миновал, я Крестовую

Миновал – недалеко Дарьял.

Слышу: Терека волны тревожные

В мутной пене по камням шумят …

 

Конечно, С Полонским и Надсоном Хетагурова сближала не только любовь к Кавказу, но и многое другое. Например, недовольство окружающей действительностью, взгляды на роль поэта в обществе, мечты о свободе и счастье народа и т.д. Но эти проблемы не являются предметом нашего исследования, поэтому мы не останавливаемся на них. Мы только хотели рассказать о том, каким предстает образ Кавказа в лирике трех названных поэтов.

 

Примечания: