В.З.Гассиева

 

 

ПУШКИН, ЗНАКОМЫЙ И НЕЗНАКОМЫЙ, В ДИАЛОГЕ ДВУХ ЭПОХ

 

Выход новой книги одного из крупнейших литературоведов и глубочайших знатоков русской классической литературы В.И.Кулешова*, скажем прямо, удивил нас (Ба! Опять Пушкин?!), обрадовал (Здравствуй, Пушкин!), поразил и озадачил (Что ж ты нового нам скажешь, какой путь укажешь, мудрейший Пророк наш, в это Смутное время — время новых тяжких испытаний для России?).

Нисколько не будет преувеличением для Пушкина и преуменьшением роли и значения других отечественных классиков, если скажем, что он один высится над всеми не только как начало всех начал, но и (даже, может быть, в первую очередь) как истинно народный писатель. Мы рождаемся с его именем. В раннем детстве с молоком матери впитываем сладкозвучие русского языка и в наше сознание проникает народное мировосприятие с легко запоминающимися сказками в стихах поэта:

Ветер, ветер, ты могуч,

Ты гоняешь стаи туч…

В первой юности, читая стихи, посвященные А.Керн («Я помню чудное мгновенье…»), письмо Татьяны («Я к вам пишу…»), мы постигаем силу и красоту возвышенного чувства любви, простоту пушкинского слога в его выражении. Воспламеняемся «Вольностью» («Тираны мира, трепещите!»),  задумываемся над смыслом слов:

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман.., –

и с помощью учебника снимаем маску с лица «обманщика»-царя.

В зрелости познаем сущность историзма творений «поэта действительности», историческую роль и потенциальные силы «безмолвствующего народа», а также глубину трагизма самого гения.

Затем современность неожиданно преподносит нам свои сюрпризы, в частности нам,  людям старшего поколения, одного за другим серию «двойников» некогда не оправдавшего надежды Пушкина и его поколения краснобая и лицемера взошедшего на трон Александра I. И мы в этой новой исторической ситуации,  оказавшись такими же обманутыми, как в свое время Пушкин и его поколение, вновь обращаемся к этому «умнейшему человеку в России» (каким признал его сам Николай I) и чувствуем его локоть.

Думается, автор ряда фундаментальных трудов о Пушкине В.И.Кулешов не случайно вновь обратился к нему и не случайно жизненный и творческий путь поэта на сей раз он представил в жанре научно-художественной биографии. Пушкина знает не только русский народ. Им духовно вскормлены и все народы России и бывшего Союза. Так пусть последние научные изыскания, результаты скрупулезных исследований ранее изучаемых и новых источников представят широкой читательской публике в известных и неизвестных ей гранях личность поэта. Более того исследователь «организует» диалог двух эпох – начинающегося XXI века с XIX столетием – по самым острым проблемам истории России, связующим наше «сегодня» не только с пушкинским «вчера», но и со временем Смуты – концом XVII века  -  и пусть читатель включается в него. Эту сверхзадачу ученого-писателя-публициста мы обнаруживаем и в открытом тексте, и в подтексте рецензируемой книги. Мы слышим тревогу автора за раскачивающуюся и уже дающую трещины Россию, призыв искать пути ее спасения, вместе с тем крепкую веру в наличие сил, способных сохранить государственную целостность страны и возродить ее державную мощь. Мы слышим «подсказки» Пушкина, а с ним и В.Кулешова – «подсказки», исходящие из многовекового исторического опыта. В этой роли Пушкин встает вновь перед нами во всем своем величии, не только в хорошо знакомых, ярко и по-новому засветившихся чертах, но и во многом в ранее нам неизвестных или малоизвестных особенностях его нравственного и мировоззренческого облика. И не только он – вся среда поэта – домашняя и лицейская, московская и петербургская, литературная и чиновничья, общественно-политическая, аристократическая и простонародная; Север и Юг, Восток и Запад; любимые и любящие его женщины; друзья-единомышленники, недруги, цари и их приближенные, известные исторические лица – все в водовороте событий, бушующих на страницах книги. Все представлено живо, образно, ярко  – в диалогических сценах, в авторских описаниях, в несобственно-прямых речах, в причудливом и гармоничном сочетании научных терминов и просторечных слов, литературного слога  и бойкого русского народного языка, наконец, в остром и захватывающем, динамично развивающемся сюжете. Книга В.И.Кулешова – это подлинная энциклопедия русской жизни пушкинской поры и на сегодня самый точный литературный потрет Пушкина, наиболее полная и объективная характеристика его личности и творчества, вместе с тем пронизанная глубокой искренней отеческой любовью, высоким чувством национальной гордости. Во всем чувствуется ярко выраженный русский дух, одной из особенностей которого является  «всемирность, всечеловечность – «всецело… русская, национальная» черта (Ф.Достоевский). Это качество характера русского народа, его гения и автора книги о нем, испытали не только «гордый внук славян», но и «ныне» уже не «дикий тунгус и друг степей калмык»: самое малое 80 народов (в том числе и народ рецензента), более 200 лет живущих под началом Москвы, на чьих языках в ХХ веке заговорил Пушкин, на себе испытали и продолжают испытывать это бесценное качество – бескорыстную братскую любовь и пожинать ее плоды во всех сферах жизни. Сегодняшние катаклизмы в общественно-политической и социально-экономической жизни при всем их трагизме не заглушат этой любви, не сломят характеров ни больших, ни малых народов. Напротив, они обострили и обостряют все более и более немного притупившиеся в спокойной дружной жизни недавнего прошлого понимание ценности семейных уз, единства народов страны, независимо от веры и национальности.

Исключительная ценность колоссального труда В.И.Кулешова вне всяких сомнений.

Книга состоит из краткого вступления, семи аннотированных глав, библиографии представляющей фундаментальную источниковедческую, научно-критическую и справочную литературу.

Внутренняя композиция работы строится по проблемно-хронологическому принципу. Периодизация жизненного и творческого пути поэта традиционна. Но в отличие от аналогичных работ других пушкинистов, в ней детство выделено специальной обширной главой.

Основными темами, определяющими развитие сюжета, содержание глав и систему образов, являются мировоззрение и творчество Пушкина. В соответствии с первой темой глава за главой, поэтапно прослеживается формирование и развитие личности поэта, его мировосприятия, гражданской позиции, общественно-политических, историко-философской, нравственно-духовных, религиозных и литературно-эстетических взглядов.

В соответствии же со второй ведется наблюдение за пробуждением таланта поэта, развитием его поэтического самосознания. В центре внимания автора книги основное в творчестве Пушкина – путь от романтизма к реализму.

Наряду с названными темами, широко представлены личная и общественная жизнь поэта. Они получают самостоятельную  научно-художественную интерпретацию. Но мировоззренческая основа их органично соединяет с творческой линией.

Основная авторская цель – именем Пушкина, силой его духа вывести нас, многомиллионных читателей поэта, из того растерянного и сонного состояния, в котором мы находимся на дрейфующем корабле уже почти две десятилетия,  – прозрачно выражена на протяжении всей книги. Более того она в качестве идейно-тематической заявки и вывода обрамляет ее. В кратком вступительном слове сказано: «Будем горды, что Пушкин у нас был, что он в принципе возможен в России. И, наверное, он – залог возрождения. Пушкин та красота, которая спасет» (5)*.  А завершая мировоззренческую тему, автор говорит, двукратно вариативно повторяя эту мысль: 1. «Трудно себе даже представить, как современен нам Пушкин, его тревога теперь хорошо просматривается. Какую же силу ума, чистоту сердца надо было иметь, чтобы выразить свое «предупреждение» всему человечеству» (393).

А завершая описание трагической гибели поэта, потрясшей все прогрессивное русской общество, и всю книгу, В.И.Кулешов пишет о магической силе имени Пушкина: «Дуэль Пушкина – это и есть его Голгофа, «один как прежде», он взял на себя миссию оставить завет, как надо блюсти русскую честь. Этот «венец терновый» на его челе хорошо разглядел Лермонтов. Пушкин всегда хотел, чтобы Россия встала «ото сна»: он сначала пробуждал ее стихами, потом всколыхнул ее своей смертью. Родилась гражданская совесть, когда народ затолпился на мойке, у квартиры поэта. Отчетливо осозналось – закатилось  солнце русской поэзии, но взошло солнце гражданской совести с тем же именем – Пушкин!» (423).

Следующий этап нашей работы – конкретизация и аргументация сказанного о сверхзадаче и цели автора рецензируемой книги, анализ и освещение вопросов: по каким проблемам и как «организован» диалог эпох?  Какою является личность Пушкина, его мировоззренческая позиция? Какова концепция самого литературоведа?

На первый план выдвинуты, разумеется, вопросы пушкинской эпохи, находящиеся в центре внимания поэта, эхом отдающиеся в наше время, во многом созвучные с сегодняшними нашими больными вопросами. Это, в частности, вопросы состояния мира, путей его обновления (бунт или смирение? религия или социализм?), славянский (польский) и кавказский вопросы, вопросы государственного обустройства России, сохранения и упрочения ее целостности, роль народа в истории государства Российского и т.д. и т.п.

Какой бы из перечисленных и других вопросов мы ни тронули всегда возникает вспышка, горячий спор даже между знатоками Пушкина.

В главах о детских и лицейских годах Пушкина автор, максимально используя имеющиеся прямые и косвенные источники, представляет всестороннюю картину быта и нравов, образа жизни, духовного мира семьи, окружающей поэта среды, сверстников, домашних и лицейских учителей вплоть до директоров лицея, известных поэтов, писателей тех лет, с которыми имел встречи главный герой книги. И стоило заговорить об этих годах Пушкина среди «знатоков» поэта, пока незнакомых с новой книгой В.И.Кулешова, как почти синхронно посыпались реплики с разных сторон: «Пушкин в детстве был хулиган», «Родители его не любили», «Мать была груба в обращении с ним», «В лицей устроил его дядя», «Стихи он в детстве писал только на французском языке» и т.д. Я вначале, не прерывая рассказа о Пушкине по новой книге В.И.Кулешова, отвечаю на реплики: «Не хулиганом, а озорным». «Родители его любили не меньше, чем мы своих детей». «О учебе поэта проявлял заботу в первую очередь отец». «И стихи на русском языке Пушкин стал писать не в лицее, а до!».

Так при первом же слове о Пушкине разгорается спор вокруг него и встает образ знакомого и не совсем знакомого поэта.  «Знатоки» его говорят о нем разное, противоречивое и не без основания. Таким представлен Пушкин в трудах крупнейших его исследователей – Б.Томашевского, Ю.Тынянова, Д.Благого и в прежней монографии (1987) того же В.Кулешова, который сегодня во многом в новом свете представляет личность поэта, исправляя свои и чужие прошлые ошибочные суждения. Для убеждения в этом сопоставим некоторые прежние и новейшие высказывания ученого  об отношении родителей к Пушкину:

1987	2002
Об отце:
… Сергей Львович равнодушно относился к воспитанию детей. Сына Александра он недолюбливал за его непокорность. Только два раза он поверил в его фортуну и подобрел к нему: в 1815 году, после триумфа на лицейском экзамене и в 1826 году, когда… Николай I… «простил» опального поэта»[1]…	Никакой изначальной ненависти к сыну Александру родители не испытывали, ничего отталкивающего в маленьком Пушкине не было… Пушкин был «трудным» ребенком, проказливым… Сергей Львович по-своему очень любил Александра, 31 раз посетил его в Лицее, видел его триумф на экзамене, гордился его незаурядным талантом. В поэтических склонностях сына видел и некоторую свою заслугу, хотя сознавал, что сам лишь поэт-дилетант.(17)
О матери:
Мать поэта, Надежда Осиповна, слыла красавицей…, блистала на балах, но была женщиной с тяжелым характером: во время ссор по неделям и месяцам не разговаривала с мужем, дети ее боялись. К Ольге и особенно Александру относилась деспотически[2].	Конечно, между отцом и матерью поэта возникали семейные нелады. По характеру Надежда Осиповна была сильнее Сергея Львовича… (11) Мать учила детей светскому политесу, а это не безделица. Никакой изначальной неприязни к сыну Александру родители не испытывали… Естественно только любящая мать могла заказать другу дома, Ксавье де Местру, превосходному рисовальщику, написать маслом портрет ее трехлетнего сына Александра… (17).

 

По вопросу места и роли русского языка в духовном и нравственном формировании Пушкина детских и первых отроческих лет в пушкинистике до выхода в свет рецензируемой книги существовала одна точка зрения - не допускающая русского языка в долицейских поэтических «пробах» Пушкина. О галломании как характерной черте дома Пушкиных, господстве в нем французского языка и как следствии этого об отсутствии русского языка в «первых литературных опытах Пушкина» пишет Д.Благой: «В годы начинающегося отрочества он (Пушкин – В.Г.) оказался почти совершенно оторван от всего русского… Неудивительно, что и первые литературные опыты Пушкина… были также на французском языке»[3]. То же самое заявляет Б.Томашевский: «Первые его (Пушкина – В.Г.) попытки были, разумеется, на французском языке, хотя учили его и русской грамоте»[4]. О том, что «французская культура… царила в доме Пушкиных», пишет С.Фомичев, начиная отсчет «ранних стихов» Пушкина с лицейских лет (1813)[5].

В.И.Кулешов в первой своей монографии о Пушкине (1987), хотя в отличие от других пушкинистов, констатируя факт «модного тогда (во времена раннего Пушкина – В.Г.) французского воспитания», получаемого Пушкиным «преимущественно в доме отца и матери», отмечает широко и факт «русского воспитания», тоже утверждает, что «первые поэтические опыты» Пушкина, сочинены на французском языке»[6].

В последней же своей книге он утверждает и аргументирует другое:  «Для категорического вывода о том, что в детстве Пушкин русских стихов не писал, повод дает вроде бы сам поэт: он говорит в «Автобиографических записках», что стихи начал писать только в Лицее с 1813 г. Стихи, конечно, французские. Первые три письма из Лицея к сестре на французском языке, но стихи «К сестре» (1814) уже на русском. А точен ли сам Пушкин? Он говорит, что ничего до Лицея не писал, а, оказывается, писал «Похитителя», «Толиаду». А «Тень Баркова»? Она, конечно, писалась по-русски.

Есть, наконец, и прямое свидетельство писателя М.Н.Макарова, что Пушкин писал русские стихи <…> Осторожный Анненков <…> допускает, что Пушкин мог погрешить и русским четверостишием <…>

Именно русскими стихами состязались между собой лицеисты-поэты. И Пушкин среди них был первым» (29).

М-да!… Таков уж Пушкин: притягателен и непостижим. «Пушкин не только своими творениями, – заметит В.Кулешов почти к концу своей книги, – но и внешним обликом «развертывается» в нашем сознании и никогда мы не сможем сказать, что вполне постигли его, что мы его видели и знаем» (334)

Общеизвестен факт, что лицей после подавления восстания декабристов по доносу Булгарина Николаю I рассматривался как «один из самых ранних очагов и рассадников политического вольномыслия и оппозиционности» и что особая роль в этом отводилась «лекциям профессора политических наук Куницына, проводника либерально-конституционных идей и убежденного противника «рабства» – крепостного права»[7]. Но далее этой хрестоматийной истины до выхода в свет рецензируемой книги он не получил развития. Даже в прежней монографии В.И.Кулешова мы находим лишь краткую констатацию: «…по словам Пушкина, им была «чистая лампада возжена»[8] (23).

В новой работе В.И. Кулешов, явно «сталкивая» две эпохи, дает широкое описание речи Куницына на открытии лицея, на котором присутствовал император Александр I; цитирует фрагменты из выступления, комментируя их и задавая риторические вопросы и тем самым побуждая читателя к размышлениям не только над прошлым, но и над настоящим. «Многие, – пишет В.Кулешов, – посчитали выступление Куницына чуть ли не историческим событием.   Поразило его умение говорить живо без  листа. К тому же, обращаясь к воспитанникам, он ни разу не повернул голову в сторону царя» (56). Вот как себя должны вести современные борцы за подлинную свободу и « правовое государство», если это настоящие борцы, бескорыстные и не тщеславные!

Далее уже наш современный профессор приводит фрагменты из речи Куницына, ставя риторические вопросы уже почти адресно. Цитирует: «Приготовляясь быть хранителем законов, научитесь прежде сами почитать оные; ибо закон, нарушаемый блюстителем оного, не имеет святости в глазах народа». И  ставит риторические вопросы: «Кто из присутствовавших в этот момент сиятельных особ мог похвалиться своей святостью в соблюдении законов, в намерениях получить санкцию на свои действия со стороны народа? А Куницын старался глубоко потрясти душу воспитанников: «Жалким образом обманется тот из вас, кто, опираясь на знаменитость своих предков, вознерадеет о добродетелях, увенчавших их имена бессмертием!».

«И уже как присяга, – продолжает В.Кулешов, – звучало заявление: «Отечество,  благословляя память великих мужей, отвергает их недостойных потомков». Он говорил о традициях древних россов. Они будут изучаться в Лицее глубоко, чтобы следовать великому примеру. Обращаясь к честолюбию каждого из 30 юнцов, Куницын говорил: «Вы  ли захотите смешаться с толпою людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности и каждый день  поглощаемых волнами забвения? Нет! Да не развратит мысль сия вашего воображения! Любовь к славе и отечеству должны быть вашими руководителями!»  (57-58).

Не слышать призыва нашего современного профессора к читателям своей книги: держать равнение на таких, как Куницын, быть истинным патриотом нашего отечества, отдавать свои силы за его укрепление,  - может только  внутренне глухой, опустошенный или откровенный недруг России.

Этот призывный голос, включение читателя в диалог эпох проявляется еще яснее, когда исследователь характеризует один из героических поступков «подцензурного» Пушкина – написание им по заданию Николая I записки «О народном воспитании» –, проводя при этом прямую параллель между Пушкиным и его лицейским учителем Куницыным: «Пушкин  <…> успел сказать царю о вреде частного, домашнего воспитания. Теперь он хотел развить свои мысли вполне. Надо было все время искусничать. Пушкин берет фразы из «Манифеста», но развивает их положения по-своему, по сути опровергая. «Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия». Для царя просвещение «отдавало декабризмом» (Эйдельман).  У Пушкина же – это все-таки « просвещение», а не слепая покорность. По смыслу всего высказывания получалось: только мракобесие порождает «общественные бедствия».

Николаю I «Записка» Пушкина не понравилась. Бенкендорфу было велено сообщить поэту: «… принятое вами правило, будто бы просвещение и гений (у Пушкина ни слова не было о «гении». – В.К.) служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежность служения, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание». То есть получалось, что «неопытное» просвещение вообще не нужно: оно безнравственно  и  опасно.

Пушкин развил в «Записке» свое выступление против домашнего воспитания в пользу общественного: «В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное, ребенок окружен одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести».

Он решительно выступает за уничтожение телесных наказаний в общественных и военных заведениях. Каково было читать Николаю следующее: «Надлежит заранее внушать воспитанникам правила чести и человеколюбия: не должно забывать, что они будут иметь право розги и палки над солдатом: слишком жестокое воспитание делает из них палачей, а не начальников». Эти слова Пушкина напоминают то, что внушали А.П. Куницын лицеистам, а потом В.Ф. Раевский и М.Ф. Орлов – офицерам кишиневской 16-й дивизии.

Пушкин против системы доносов, всякого рода кляуз, они «должны быть оставлены без исследования и даже подвергаться наказанию». Защищает Пушкин и «ланкастерские школы», которые заводили в своих частях офицеры-декабристы, например, тот же В.Ф. Раевский. Правительству хорошо было известно, какое вольномыслие внушалось в них.

Вопрос о вольномыслии Пушкин рассматривает широко, в эпохальных рамках. Его источник он видит в нравах целого поколения, сформировавшегося в походах русской армии в Германию и Францию в 1812-1814 гг. Тут влиял естественный ход событий, сама история.

Правительство совершит грубую ошибку, если наложит запрет на воспитание и образование русских в европейских странах, в прославленных университетах. И тут же Пушкин позволяет себе неслыханную дерзость: приводит в качестве примера успешного обучения русского человека в иностранном университете имя государственного преступника Николая Ивановича Тургенева – геттингенца, отличавшегося многими замечательными качествами, — и это все следствие просвещения, истинных и положительных знаний. Царь осудил Николая Тургенева на смертную казнь, и только пребывание «злоумышленника» за границей с начала 1825 г. спасло его от расправы.

И снова Пушкин бросает вызов царю, говоря о том, как надо преподавать историю в старших классах. «Можно будет с хладнокровием показать разницу духа народного, источника нужд и требований государственных: не хитрить, не искажать республиканских рассуждений, не позорить убийства Кесаря, превознесенного 2000 лет, но представлять Брута защитником и мстителем коренных постановлений отечества, а Кесаря честолюбивым возмутителем». В черновике у Пушкина было еще сильнее сказано: «Не таить от них (учеников. – В.К.) республиканских рассуждений Тацита...» Получалось следующее: и цари, и кесари могут быть возмутителями спокойствия и источником беспорядков, а потерпевшие поражение декабристы – истинные Бруты: они боролись за коренные интересы отечества... Записка Пушкина была положено под сукно и увидела свет только в 1884 г. Тайный надзор за Пушкиным усилился. Пушкин должен был, как школьник, отчитываться в своих поступках перед царем и перед Бенкендорфом»  (307-309).

Вот, оказывается, какой урок преподнес Пушкин царю Николаю I, объявившему себя его «цензором», в 1826 году. Это при всем том, что по многим другим источникам, приводимым и комментируемым В.Кулешовым, опальный поэт вел себя «благоразумно» и во многом разделял точку зрения императора по вопросам укрепления государства. Пережив духовный кризис на юге, преодолев его в Михайловском, умудренный российской и мировой историей: поражением декабристов, греческого восстания, итогом Французской революции, польским восстанием, Кавказской войной и т.д., – Пушкин размышляет над жгучими вопросами современности, судьбой друзей-декабристов, собственной, путями выхода из создавшейся исторической ситуации.

Эти размышления, нашедшие яркое отражение в почти дословно пересказанных  в воспоминаниях польского литератора Юлиуша Струтыньского, широко представлены в книге В.Кулешова. (291-294, 305-307).

Важным подспорьем в поисках ответов над волнующими вопросами для Пушкина служила история государства Российского, в которой его внимание привлекли особенно годы Смуты. Отсюда и идея создания «Бориса Годунова», и мысль народная, заложенная в драме. Этот творческий процесс нашел яркое воплощение в книге В.Кулешова. «У Карамзина – свои подсказки, отмечает Кулешов, – но Пушкин, беря у него материал, план, стройность изложения, отнюдь не рабски следует за ним. Сближаясь в некоторых выводах, он разрабатывает, однако, свою оригинальную концепцию» (271).

Переходя от истории к современности в периоды пребывания в Пскове, в бывшем «форпосте древней Руси против Литвы, Польши, немцев, шведов», Пушкин размышляет над историческим прошлым. «Пушкина зачаровывала не внешняя экзотика этих мест, а их историческое прошлое» – описывает его состояние В.Кулешов и несобственно-прямой речью пересказывает ту «важную философскую историю», которая «чувствовалась Пушкиным за всем этим» (271): «Вот как делается и вот как пишется история: Истина «выше царей». Карамзин считал: «История народа принадлежит царю», декабристы – народу, а Пушкин – поэту. Но поэту принадлежит и вся действительность. Поэт и должен распределить: кесарю – кесарево, богу – богово, а народ есть глас божий.

Правители, законодатели действуют по указанию истории. Но и простой гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей как с обыкновенным явлением во всех веках, утешает в государственных бедствиях, питает нравственные чувства, располагает душу к справедливости, утверждает благо и согласие общества.

Тем более полезна и приятна история отечественная. Мы все граждане своего отечества – в Европе и в Индии, в Мексике и Абиссинии. Личность каждого тесно связана с родиной. Любим ее, ибо любим в ней себя... Имя русское имеет для нас особенную прелесть: сердце мое бьется больше при имени Пожарского, нежели Фемистокла или Сцепиона. Российская история украшает отечество, где живем и чувствуем. Уважение к предкам надо ставить в особенное достоинство образованному гражданину.

Сколь привлекательны берега Волхова, Днепра, Дона, когда знаем, что в глубокой древности на них происходило! Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины Ельца, Козельска, Галича делаются любопытными памятниками. Разноплеменная, на необозримом пространстве, Россия соединилась в одну великую державу во главе с Москвою. Это и есть русская идея. Под этим углом и следует рассматривать историю Первопрестольной и историю Псковскую и Новгородскую. Вот логика храбрости русской, ее мера и значение. Не может быть забвения делам и судьбам наших предков: они страдали и своими бедствиями подготовили наше величие. И мы ли не захотим знать о том, кого они любили, кого обвиняли в своих несчастьях, где силы нашли, чтобы выстоять» (272).

На многих страницах научно-художественного произведения о Пушкине В.И.Кулешов вступает в открытый словесный бой с теми, кто сегодня пытается, как это делалось в недавнем прошлом за рубежом, открыто унижать русский народ, клеветать не него, умалять его культурные достижения, осмеливаться вновь «руку поднимать» на самого Пушкина. Одна из таких страниц посвящена резкой критике тех, кто известного «доносчика» Ф.Булгарина противопоставляет Пушкину, осуждая последнего за известную эпиграмму поэта на названного сыщика:

 «Не то беда, что ты поляк.

Беда что ты Видок Фиглярин»*

В этом  месте звучит страстный голос ученого-публициста:

«Сейчас, когда мы переживаем свое «смутное время», время переоценок, появилось много охотников очернять светлые имена русских классиков под разными предлогами и обелять ради ложно-понятной исторической объективности и снисходительности то, что не может быть отбелено и отмыто от липкой грязи. Такой мрачной фигурой в русской литературе был и остается заклятый многими писателями разных поколений Фаддей Булгарин. Его некоторые частные заслуги никак не могут выкупить его дурной репутации в целом как доносчика, интригана и клеветника. Булгарин тщеславился дружбой с Грибоедовым, опубликовал в альманахе «Русская Талия» часть первого и весь третий акт «Горе от ума», когда комедия еще не была разрешена цензурой (1825). Белинский отмечал его заслуги и в истории русской прозы как автора натуралистического романа «Выжигин» (1829), романа в общем, очень слабого, который тем же Белинским не раз высмеивался за безвкусицу и холуйскую тенденцию автора.

Русские писатели современники не проходили мимо «двойной присяги» Булгарина, служившего сначала в русской армии во время войны в Финляндии, а позднее, в 1812 г., сражавшегося против России в составе войск наполеона. В 1813 г. он был взят в плен на территории Германии, но каким-то образом выкрутился. Обосновался в Петербурге, печатался в альманахе «Полярная звезда». Но все переменилось после 14 декабря. Он добровольно стал агентом III-го отделения. Отвратительное впечатление производят его доносы на Пушкина, Чаадаева, И. Киреевского, Белинского, Герцена. С этими бумагами можно ознакомиться по книге М.К. Лемке «Николаевские жандармы и литература 1826-1855 годов» (СПб, 1908). Подлинники их хранятся в архиве (Москва), в фонде III-го отделения, под № 109.

А между тем, есть комментаторы, пытающиеся пушкинские эпиграммы против Видока-Булгарина объявить недоразумениями, «издержками» давно отшумевшей полемики, чуть ли не «пасквилями». Нет, доносы Будгарина – факты истории. Они говорят о многом и сегодня их замолчать нельзя. Борьба с доносчиками, литературными негодяями еще не кончилась. Булгарин умер в безвестности, заклейменный эпиграммами и всеобщим презрением» (359-360).

Очень трудно охватить и передать в одной статье всю полноту исключительно насыщенной и содержательной книги В.И.Кулешова – книги, повторяем, острозлободневной, достойной имени того, о ком она сложена.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ: